Юрий Рытхэу - Лунный Пес. Прощание с богами. Капитан Умкы. Сквозь облака

Посреди ночи Тиркынэу разбудила утомленного и сладко спящего своего мужа Лунника. Старая женщина не проснулась, в углу чоттагина тускло светился ободок до конца обглоданной Луны.

Тиркынэу повела Лунника вокруг яранги к двум огромным мешкам и попросила открыть один из них. Узел развязался неожиданно легко, и тотчас все вокруг осветилось блеском неземного света. Тиркынэу зачерпнула пригоршню светящихся блесток и изо всех сил кинула в небо. Потом еще и еще, и темное, черное небо засверкало и заблестело.

— Это звезды, — с улыбкой произнесла Тиркынэу. — Они будут теперь вечно светить влюбленным.

Потом Лунник открыл второй мешок, и она стала бросать в небо разноцветные полосы.

— Это северное сияние, — сказала Тиркынэу. — Правда, красиво?

Лунник ничего не мог сказать. Он никогда такого не видел. До этой ночи Великой Любви между ним и Тиркынэу небо, когда не было Луны, было темным и непроницаемым, и, казалось, не существовало в природе такого, что могло прекрасно осветить такое большое пространство.

— Теперь небо будет вечно таким прекрасным, — сказала Тиркынэу. — И все, кого осчастливила Великая Любовь, будут любоваться блеском звезд, разноцветьем полярного сияния, и моя Луна будет им светить. И от Великой Любви будут рождаться новые люди.

— Да, люди, — отозвался Лунник и прижал к себе нежное тело Тиркынэу.

Бесконечно шли тракторы. Они показывались на вершине Южного холма, тяжело переваливали ее и спускались в долину. Каждый трактор тащил за собой нагруженные сани. Черная перевороченная земля полосой тянулась далеко на север к устью большой бурной реки Омваам. Это началось весной, когда ночей не было. Круглосуточное солнце без отдыха бродило по небу, щедро поливая теплыми лучами скудную растительность тундры. Трактористы облюбовали для отдыха долину. Они останавливали усталые машины у воды, долго с наслаждением мылись в холодных струях Омваама. Вымывшись, они отцепляли сани и загоняли тракторы в воду. Быстрое течение смывало налипшую на гусеницы глину, запутавшиеся в железных башмаках пучки мокрой тундровой травы.

Вскипятив чай и закусив, трактористы садились в машины, отправлялись дальше в путь — к морю.

Всю весну и лето наблюдал старый Гаймелькот безостановочное движение тракторов. И хотя он давно слышал о различных диковинных машинах от своих сыновей, живущих на центральной усадьбе колхоза, все же первые несколько дней он старался подальше уйти от непривычного железного грохота. Лишь через несколько дней после того как в нескольких десятках шагов от его яранги пролегла черная полоса развороченной тракторами земли, Гаймелькот, улучив момент, подошел к тракторной дороге. В глубокой колее застыла черная вода. Из перевернутого дерна вверх ножкой торчал священный гриб — вапак…

Гаймелькот отпрянул — непривычен и дик был вид земли, по которой прошлись, как ножом по шкуре живого зверя. Долго привыкал Гаймелькот к черной полосе на нетронутой испокон веков земле, к грохоту тракторов. К концу лета он уже не боялся подходить к отдыхающим машинам и с помощью небольшого количества русских слов, которым он научился во время редких своих поездок на центральную усадьбу, даже беседовал с молодыми трактористами.

Приветливые это были люди! Они поили старика чаем, расспрашивали, как умели, о дороге, рассказывали о себе.

Гаймелькот подружился с ними и встречал их как старых знакомых. Многие здоровались с ним, хотя он их видел впервые, и даже знали его имя. Особенно нравился Гаймелькоту Арсен. Он был похож на старшего сына.

Просыпаясь по утрам, когда солнце начинало чертить восходящую линию на небе, Гаймелькот первым делом прислушивался и огорчался, когда не слышал привычного урчания машин.

Иногда трактористы чинили машины тут же в долине и ночевали в яранге старого Гаймелькота, устраиваясь в чоттагине.

От них старик узнал, ради чего затеяна большая поездка машин с санями, — в низовьях Омваама был найден драгоценный металл, и туда перебрасывали технику, продовольствие, лес для строительства домов.

Многие из трактористов сделали по нескольку рейсов, и Гаймелькот встречал их как старых знакомых, припасая им свежую рыбу, выловленную в бурных водах Омваама коротенькой сеткой.

Лето было в полном разгаре, но уже чувствовалось приближение осенних нудных дождей. Промерзшая за зиму земля совсем раскисла и глубоко протаяла.

С каждым днем тракторам становилось все труднее. Гусеницы глубоко уходили в раскисшую глину, моторы надрывались от напряжения, а тяжело нагруженные сани не скользили, а плыли по размокшей тундре. А бывало совсем худо — изо всех сил вращались гусеницы, а трактор стоял на месте, меся глину, разбрасывая из-под себя раздавленные ягоды морошки. Тогда тракторист отцеплял сани и выводил машину на более твердое место.

В такие минуты Гаймелькоту становилось стыдно за свое бессилие — он ничем не мог помочь этим молодым парням, которые день ото дня становились все мрачнее и молчаливее.

Гаймелькот почему-то больше людей жалел машины. Да и сами трактористы не скрывали любовного отношения к железным, грохочущим чудовищам. Тем больнее было видеть, как в жидкой глине беспомощно крутит гусеницы трактор, словно большой, сильный, внезапно ослепший человек.

Гаймелькот был занят приготовлениями на зиму. Еще в теплые летние дни он руками нарвал несколько мешков травы, высушил ее и теперь обкладывал полог. На костре булькал большой чугунный котел, в котором варилась смесь из разных трав и кореньев. Это будет юнэв — прессованная масса, твердая как камень, но сладко тающая во рту. Чем дольше юнэв держать на морозе, тем он слаще.

Юнэв — это единственная пища, которую заготовил себе впрок Гаймелькот, а все остальное привезут сыновья, когда начнется охотничий сезон на песца. Жилище было надежно утеплено, и Гаймелькот принялся за починку зимнего охотничьего снаряжения.

Покончив с этим делом, старик отправился в ложбинку, скрытую меж высоких холмов. Он обошел толстые жерди, глубоко врытые в землю. Их было около десятка. Ветра и колючий снег отполировали их до блеска, сгладили неровности. Только при внимательном рассмотрении можно было заметить на вершинах жердей черты, отдаленно напоминающие грубо вырезанное на дереве человеческое лицо. Гаймелькот помазал губы идолов припасенной птичьей кровью. Этой пищи им должно хватить до следующего лета.

А тракторы все шли на север…

С того времени как помнит себя Гаймелькот, он живет здесь, невдалеке от устья Омваама. Много лет пролетело над его головой, и ветер времени выбелил его венчик тугих прямых волос.

На вершинах холмов сохранились ветвистые оленьи рога от немногочисленного стада, которое когда-то имел отец Гаймелькота.