Юрий Рытхэу - Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

— Так много? — удивился Тнарат и задумчиво продолжал: — Я слышал, что белые люди считают годы, но никак не могу понять, как это им удается увидеть в северной ночи приход Нового года. Видно, это нелегкое дело?

Джон сначала хотел объяснить, что такое летосчисление и календарь, но, подумав, решил перевести разговор на другое, ибо объяснение календаря должно было бы растянуться на долгие часы, а Тнарат вряд ли понял бы необходимость такого строгого учета времени, особенно в эти морозные зимние вечера, когда кажется, что течение жизни остановилось.

— Можно поглядеть? — Тнарат потянулся к блокноту Джона.

Он разглядывал исписанные страницы, и Джону снова казалось, как и тогда, когда то же самое делал Орво, что Тнарат что-то понимает в написанном — такое сосредоточенное у него было лицо.

— Как бы мне хотелось научиться этому! — словно затаенную мечту высказал Тнарат, со вздохом сожаления возвращая блокнот Джону. — Это, наверно, чудно понимать, что начертил, и возвращать сказанные слова, будто оглядываться вслед собственным мыслям.

— Но ведь я пишу не на чукотском языке, а на своем, — сказал Джон. — Вот если бы у вашего языка были свои собственные знаки, тогда бы тебе ничего не стоило и чертить и понимать, как следы на снегу понимаешь.

— Разве уж такое невозможное дело придумать значочки и для нашего языка?

— Наверное, можно, — согласился Джон. — Но для этого надо, чтобы ученые люди очень хорошо выучили ваш язык.

— А зачем ученым людям учить наш язык? — удивился Тнарат. — Хватит и того, что мы его сами хорошо знаем.

— Я не сомневаюсь в том, что вы хорошо знаете язык, то есть можете говорить на нем. Но для того чтобы язык имел значки, надо знать из чего он состоит. Вот, например, каждый житель на побережье видел оленя, но каков олень внутри — не всякий знает.

— Но чтобы узнать, из чего состоит олень, какой он изнутри, надо его убить, — возразил Тнарат. — А язык? Разве его можно убить? Тогда, наверное, надо убить всех, кто на нем говорит.

— Чтобы изучить язык, не обязательно его убивать, — ответил Джон. — Вот я говорю на чукотском языке, думаю по-чукотски и даже могу написать английскими буквами твое имя.

— Попробуй! — и Тнарат умоляюще посмотрел на Джона.

Джон на чистой странице блокнота крупными буквами вывел имя Тнарата. Чукча взял листок и долго рассматривал каждую букву, словно стараясь найти в начертании букв черты собственного лица.

Пыльмау, не сдержав любопытства, заглянула через плечо Тнарата и вдруг сказала:

— Совсем не похож.

— Почему? — обиженно спросил Тнарат.

— В середке у тебя что-то выпирает, а ведь ты человек ладный и красивый.

— А и верно, — поддакнул Тнарат. — Не совсем похож, сразу видно. — Вздохнув, заметил: — Так и чуешь, что чужими буквами написано… Вот если бы свои были. Наверное, здесь, — Тнарат осторожно ткнул пальцем в блокнот, — я выгляжу, словно вырядился в одежду белого человека.

Как-то Тнарат рубил для собачьего корма большой кымгыт. Прежде чем вонзить остро отточенное лезвие в мерзлую моржовую кожу, он долго разглядывал свой семейный знак, схематическое изображение двух скрещенных весел.

Подтащил свой кымгыт и Джон, зацепив его багорком с короткой ручкой, Тнарат остановился и перевел взгляд на знак Джона — букву джей.

Нарубив копальхена для своих собак и для упряжки Джона, Тнарат спросил:

— А мог бы ты меня научить разговору белых людей? Твоему родному языку?

Произнося эту просьбу, он смотрел себе под ноги, словно напроказивший мальчишка.

— Можно, — с готовностью ответил Джон и обрадовался: есть чем заняться в эти долгие зимние вечера. — Можно даже заодно учиться говорить и учиться чертить и различать значки.

— Вот хорошо бы. Но я и мечтать об этом не смею.

— Сегодня вечером и начнем, чтобы не откладывать, — твердо сказал Джон.

Тнарат сбегал домой переодеться и явился к Джону. Когда он снял кухлянку, Пыльмау не смогла сдержать возгласа восхищения: на могучее тело Тнарата была надета шелковая кофта явно восточного происхождения. Изо всех сил сдерживая улыбку, Джон присоединился к восторгам жены.

Уже были приготовлены бумага и карандаш. Джону, разумеется, никогда не приходилось бывать в роли учителя. После недолгих размышлений он решил, что надо начинать с освоения окружающей обстановки.

Показав на Тнарата, он произнес:

— Мэн!

Тнарат вздрогнул, но взял себя в руки и в знак согласия кивнул.

— Вумэн! — прокричал Джон, переводя указующий перст на Пыльмау, вернувшуюся к своему жирнику.

— Вумен! — шепотом согласился Тнарат и от волнения так налег карандашом на бумагу, что тут же треснул графит.

Он отупело проследил, как на край бумаги скатился черный уголечек, и стукнул себя кулаком по голове:

— Что я наделал! Сломал! Своими лапищами сломал такую хрупкую вещицу!

— Не волнуйся, Тнарат, поточим карандаш, — успокоил его Джон. Он старался говорить громко, полагая, что чем больше он кричит, тем легче Тнарату усваивать. Прокричав на ухо вспотевшему от умственных усилий и волнения Тнарату названия предметов, находившихся в яранге, Джон решил проэкзаменовать его. Память у Тнарата оказалась отличной, и он почти без ошибки называл предметы по-английски.

— Пойдем дальше! — предложил он.

— Подожди, Сон — взмолился Тнарат. — Можно мне попить воды?

Он жадными глотками осушил большой ковш и попросил второй. Шелковая кофта покрылась темными пятнами пота.

Теперь Джон решил показать своему ученику для начала несколько букв алфавита.

Тнарат довольно легко переписал их в свой листок, повторив в начертании их даже недостатки почерка самого учителя.

— Превосходно! — ответил Джон, заглянув в листок. — А теперь будем изучать произношение этих букв.

Рядом с Тнаратом пристроился Яко. Он внимательно слушал отчима и беззвучно, одними губами, повторял все, что тот говорил.

— Дай ребенку бумагу и карандаш, — вступилась за сына Пыльмау. — Что одним забавляться? Может, мальчишке интереснее.

Даже сквозь смуглоту на лице Тнарата проступила краска стыда. Он сам чувствовал, что взялся не за свое дело, за пустяк, который никогда не пригодится ему в жизни. Не станет же он говорить с сородичами на английском языке. А для сношений с торговцами вполне годились познания в языке белых людей, которые имел Орво, а теперь у них за переводчика Сон. Куда же лучше! А грамота вовсе ни к чему. Так, одна забава, как правильно заметила Пыльмау.

— Пусть тоже учится, это правильно, — серьезным голосом произнес Джон. — Только, Мау, зря ты говоришь, что грамота — дело пустое и ненужное. В том мире, откуда я пришел, жизнь и представить себе нельзя без грамоты.

— А здесь? — возразила Пыльмау.