Юрий Рытхэу - Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

— Нет, ма. Я никуда не тронусь отсюда, — решительно и сухо сказал Джон. — Я просто не могу. Не могу переступить через самого себя, через своих детей, через ту жизнь, которая воскресила во мне человека. Я не могу этого сделать! Ты меня должна понять, ма!

— О Джон, ты разрываешь мое сердце… Ну, хорошо, милый… Попрощайся с твоими… твоими близкими. Я подожду… Подожду на корабле, чтобы не мешать тебе. А завтра я приеду за тобой… Только скажи прямо и честно — они ничего не сделают с тобой?

— Ну что ты говоришь, ма!

— Хорошо, хорошо сынок, — торопливо проговорила Мери Макленнан.

Джон проводил мать на берег. Он шел, провожаемый безмолвными взглядами энмынцев. Он чувствовал эти взгляды за своей спиной, и они хлестали его словно бичи.

— Если бы не добрый человек из какого-то селения на берегу Берингова пролива, торговец, я бы никогда не узнала, жив ли ты и где живешь. Это он прислал мне письмо и рассказал о твоей судьбе. Сынок, ты должен запомнить его имя — его зовут Роберт Карпентер.

— Роберт Карпентер? — переспросил пораженный Джон.

— Да, это он прислал мне письмо. Ты с ним знаком?

— Еще бы! — воскликнул Джон. — Я даже у него гостил не раз, и он ко мне приезжал.

— Какое доброе сердце у него, — вздохнула Мери Макленнан.

Джон помог матери сесть в шлюпку, поцеловал ее на прощание, и она успела шепнуть:

— Джон, это твоя последняя ночь вдали от матери, в этой ужасной хижине…

Джон вернулся в свою ярангу. Все домочадцы уже были дома. Пыльмау разжигала костер, а мальчики играли с сестренкой.

Джон сел на бревно-изголовье и обхватил голову кожаными наконечниками рук. Мысли стучали в голове, не давая покоя, а как хотелось уйти от них, забыться, отрешиться хотя бы ненадолго от всего, что навалилось на сердце в это утро! Как далеко ушел он от матери! И даже если бы случилось невероятное и Джон вернулся бы в Порт-Хоуп, он никогда бы не смог вернуться к прежнему образу жизни.

— Есть будешь?

Голос Пыльмау заставил его вздрогнуть. Он поднял голову и увидел потемневшие от горя и сочувствия глаза. В ответ Джон отрицательно покачал головой.

Пыльмау присела рядом, прямо на земляной пол.

— Почему мать ушла?

— Она еще придет, — ответил Джон.

— Я знаю, как тебе тяжело, — вздохнула Пыльмау. — Только вот что я тебе скажу: мужчина всегда может найти другую женщину, но двух матерей не бывает. Ступай на корабль. Спасибо тебе за все. Мне не так трудно будет перенести разлуку с тобой: ведь у меня остаются от тебя Билл-Токо и Софи-Анканау. Ты можешь уехать с чистым сердцем. Ты сделал все, что мог сделать настоящий человек!

— Замолчи! — закричал Джон.

Пыльмау вздрогнула от неожиданности: никогда Джон на нее не кричал.

Джон выбежал из яранги.

Весь день он бродил по тундре, поднимался на Дальний мыс. Заход солнца он встретил на Погребальном холме возле покосившегося креста с жестяной пластинкой и высеченной на ней надписью: «Тынэвиринэу-Мери Макленнан. 1912–1914».

Утром шлюпка снова направилась к берегу. Мери Макленнан в сопровождении сына поднялась в селение. Она наотрез отказалась войти в ярангу.

И снова были мольбы и слезы. Мать валялась в ногах у сына, а Джон от всего этого словно каменел. Вечером шлюпка увезла Мери Макленнан на корабль.

Джон вернулся к себе в ярангу и застал в чоттагине Орво, Тнарата и Армоля. Они сосредоточенно пили чай, которым их угощала Пыльмау. Джон сел рядом с ними и Пыльмау молча и бесшумно подала ему чашку.

Орво шумно отхлебнул чай, осторожно поставил чашку на край низкого столика и торжественно начал:

— Сон! Мы пришли тебе сказать важное, дать тебе совет. Мы видим, как убивается и страдает твоя мать. Нам больно на это смотреть, и наши сердца болеют и за тебя, и за эту старую женщину, и за Пыльмау и детей Мы долго думали. Нам жаль и тебя, и Пыльмау. Но будет для всех лучше, если ты поедешь с матерью. Мы тебя полюбили, и у нас к тебе нет иных чувств. Любовь эта дает нам право дать тебе добрый совет. Мы никогда тебя не забудем и будем всегда помнить, что среди белых есть у энмынских чукчей самый близкий и дорогой человек, ставший нам настоящим братом. Уезжай, Сон! Иногда вспоминай нас.

Рыдания подступили к горлу Джона. Он не чувство вал, как из глаз потоком лились слезы.

— Нет! Нет! Я никогда вас не покину! Я остаюсь с вами, и нет такой силы, которая могла бы разлучил меня с вами!

— Подумай о своей матери, Сон, — тихо сказал Орво.

— А кто подумает о моих детях? — спросил Джон.

— О них и о Пыльмау не беспокойся, — ответил Орво. — Дети твои будут расти, а жена ни в чем не будет нуждаться. У нашего народа нет нищих и обездоленных. Если голодают — так все, а едой мы всегда делимся…

Уже три дня стояла «Белая Каролина» у Энмына. И каждое утро от нее отваливала шлюпка и на берег сходила сгорбленная женщина в темном суконном пальто и в высоких резиновых ботах. Навстречу, предупрежденный Яко, спешил Джон и осторожно вел мать по пологому галечному откосу к яранге.

За все эти дни Мери Макленнан больше ни разу невошла в жилище своего сына.

Мать с сыном медленно поднялись к ярангам, прошли мимо стоек, на которых стояли кожаные байдары, мимо земляных мясных хранилищ, закрытых костяными китовыми лопатками. Из яранг украдкой выглядывали любопытные, но никто не вышел из них. Джон бережно усадил мать на плоский камень, а сам пристроился рядом, у ее ног.

Старая женщина долго не могла отдышаться.

— Джон, — наконец заговорила она дрожащим от волнения голосом, — скажи еще раз матери, что ты окончательно решил остаться.

Джон, не в силах молвить слова, молча кивнул.

— Нет, ты скажи так, чтобы я слышала! — настаивала мать, глядя на сына помутневшими от слез глазами.

— Да, — тихо выдавил из себя Джон.

Мать несколько раз глубоко вздохнула и твердым голосом сказала:

— Я согласна, чтобы ты ехал с людьми, которых ты упорно называешь своей семьей. Если тебе трудно и невозможно оторваться от них, ну что ж — бери с собой…

Джон на миг представил, как Пыльмау, Яко, Билл-Токо и маленькая Софи-Анканау входят в дом на берегу Онтарио, гуляют по благопристойным дорожкам городского парка, и, усмехнувшись, сказал:

— Ма, ты ведь умная женщина…

— О, Джон! — всхлипнула старуха.

— Не надо, ма, не надо…

Джон обнял за плечи плачущую мать и помог ей подняться с камня.

Они медленно спустились к берегу, где на волнах прибоя плясала маленькая шлюпка с «Белой Каролины».

— Ну вот и все, Джон, — смахнув с глаз слезы, произнесла мать, — Прощай.

Джон помог ей сесть в шлюпку. Он все делал машинально, и порой ему казалось, что вместо него действует некий механизм, вставленный внутрь. Все как-то затвердело и окаменело внутри. Когда шлюпка отошла на несколько футов от берега, только тогда он вспомнил, что даже не поцеловал мать на прощание.