Сергей Диковский - Избранное

Спотыкаясь о крестовины, Панин бросился вперед.

Рожок на горке продолжал звать на помощь. Но подручный был далеко внизу. Только один Панин, «башмачник первой руки», мчался вдоль рельсов, ища глазами башмак.

Башмак лежал рядом на пятнадцатом пути. Панин на лету рванул его за ручку, и в ту же секунду мимо него бесшумно и плавно промчалась цистерна.

Все было кончено. Через минуту снизу должен был донестись грохот металла, быть может крик товарища, зажатого на тормозной площадке, свет, вспыхнувший от удара цистерны…

Панин упал на колени. Рядом с его лицом мелькали колеса. Поняв, что ноги бессильны, Панин ждал теперь короткого интервала, чтобы подбросить башмак.

Колесо… Тележка…

Колесо… Тележка…

Скорость сжала интервалы. Над головой Панина несся сплошной железный борт копров. Блестел мокрый уголь. Вагоны были тяжелы — сильные рессоры лежали, распластавшись горизонтально.

Колесо… Тележка…

Колесо… Тележка…

Ни в какой инструкции не было, конечно, сказано, что башмачник, стоя на коленях, должен искать какой-то просвет между колесами. Если бы и судили кого-нибудь после аварии, то уж, конечно, не Панина. Впрочем, вряд ли в ту секунду Панин думал о последствиях. Вся его воля была собрана в кисти руки, зажавшей холодный башмак. Он видел только черные чугунные круги. Только светлую, тонкую дорожку, по которой, точно на цыпочках, с пугающей легкостью скользили колеса.

Когда подходил четвертый вагон, Панин понял, что интервала ждать нельзя. Тогда башмачник поступил так же просто, как проста и пряма была его жизнь. Он вытянул руку и, стараясь быть точным, опустил башмак на рельс…

…Боль в пальцах он почувствовал только в больнице и то после телефонного звонка, когда «сердцу стало легче, а руке и ломотно и жарко».

1936

Мы знаем и ценим соколиную смелость мастеров парашютного спорта. Мы гордимся теми, кто побеждает древнейшее человеческое чувство — чувство страха перед пространством. Но, отмечая волю и выдержку, радуясь вспышке шелка над головой смельчака, мы часто забываем о внимательных, осторожных руках, уложивших стропы и купол.

Есть специальности, лишенные внешнего блеска, о которых мало говорят и еще меньше пишут. В авиации к ним относятся мотористы, в парашютном спорте — укладчики.

В N-ской авиачасти таких укладчиков двое: бывший тракторист — механик Подпорин и харьковский столяр Соколов. В их заботливые руки вручена жизнь десятков товарищей, ибо каждый, кто отправляется в воздух, берет с собой парашют. Сверток шелка здесь обязателен, как противогаз в пехотных частях, как пробковый пояс во флоте. Одни прикрепляют ранец к спине, другие подвешивают парашют на грудь, третьи укладывают тугую пачку шелка на сиденье, и все, кто носит голубые петлицы, имеют и парашютный значок.

Здесь прыгают каждые сутки. На рассвете, ночью, днем, в снег, ветер, туман распахиваются над аэродромом белые купола. И каждый день Соколов и Подпорин раскладывают длинный стол, похожий на ромб с отпиленными концами. К этому столу привозят разбухшие пачки смятого шелка, лямок и строп — парашюты, сложенные наспех среди кустарника, на пашне или мокрой траве.

Каждый парашют имеет свой паспорт. В нем отмечаются не только прыжки, но и возраст шелка и срок перекладки. Пусть никто в течение месяца не прикладывается к красному кольцу — все равно на тридцатые сутки Соколов и Подпорин распотрошат парашют. Шелк мог отсыреть, слежаться под тяжестью летчика, резина — потерять эластичность. Нужно снова и снова проверять тонкую ткань, швы, крепление стропов, пружины, конусы, трос.

Многие парашюты знакомы укладчикам и без паспорта. Вот темно-зеленый зонт, на котором начальник парашютной группы Аминтаев с высоты семи тысяч шестисот двенадцати метров из тридцатипятиградусного мороза спустился в июньскую жару… Вот перкалевый парашют страстного любителя затяжных прыжков командира Байкалова. Этот купол уже не один раз стряхивало молниеносным рывком… Вот холодная, влажная ткань парашюта, только что проплывшего через грозовые облака.

Нужно просушить, расправить, проверить и снова сложить эти пачки. Сложить так, чтобы в любых условиях, на любой высоте парашют остановил стремительное падение человека.

Есть нерушимая система укладки, где всякая вольность и небрежность — тяжелое преступление. Сначала на дно ранца ложатся стропы — двадцать восемь шелковых нитей. Они укладываются плотно, но так, что любая из них легко отделяется от соседних. На стропы опускается сложенный купол. Он пушист, его складки наполнены воздухом, а весь распахнутый ранец похож на огромную коробку созревшего хлопка.

На купол Подпорин укладывает маленький вытяжной парашют. Составленный из пружин, он рвется из рук, точно голубь, и совсем как любитель голубиного спорта бережно зажимает его в ладонях Подпорин. Этот парашют вырвется первым и вытащит за собой огромный кремовый купол. Наконец, уже поверх шелка, закрытого чехлом, протягивается трос с тремя шпильками. На шпильках держится равновесие всей системы.

На днях парашютист N-ской авиачасти Байкалов сделал очередной прыжок. Соколов и Подпорин укладывали поблизости аэродрома парашют, когда Байкалов «свечкой» понесся к земле. На третьей секунде его стало вводить в штопор.

Он падал один, без вспышки шелка, без узкой белой ленты, которая должна была выскочить из-за плеча парашютиста на второй секунде.

Укладчики спокойно следили за падением. Соколов поправлял нарукавник. Подпорин расправлял на столе стропы.

Скорость увеличивалась. Парашют не раскрывался. Казалось, выбрасывая ноги, Байкалов силится разорвать что-то, связывающее парашют.

Наконец, метрах в трехстах от земли парашютист точно зацепился за невидимый гвоздь. Узкая лента вырвалась у него из-за плеча, и тотчас мягко уперся в воздух большой белый зонт.

Укладчики вопросительно взглянули друг на друга.

— Секунд десять, — сказал спокойно Подпорин.

— Девять, — ответил Соколов.

Кто-то из молодых мотористов спросил Подпорина;

— А вы знали, что будет прыжок затяжной?

— Нет, — сказал укладчик, — не знал.

— И не боялись? Ведь парашют-то вашей укладки…

Расправляя быстрыми пальцами складки материи, укладчик сдержанно улыбнулся.

— Нет, — сказал он с вежливым удивлением, — не опасался. Ведь парашют-то нашей укладки.

<1936>

Когда подлетаешь к Свердловску на самолете, видишь два города: деревянный и каменный. Остатки Екатеринбурга и Свердловск. Каменные дома точно броненосцы врезались в гущу удирающих лодок. Всюду — на окраинах, в центре, на площадях, в переулках — трещит и пятится одноэтажная ветошь.