Сергей Диковский - Избранное

Мы везли подарки Красной Пресни таежному отряду чекистов: шерстяные фуфайки, табак, литературу последних декад, лимонную кислоту и струнный оркестр. Было холодно. Мы ежились на высоких седлах и молчали. Только провожатый наш, рябой тонкоголосый боец из старогодников, был весел, как дрозд: разговаривал с конями, подражал изюбрам и даже жестяным голосам фазанов.

К вечеру на четвертые сутки мы увидели дым. Синий, прозрачный столб падал на мокрые сопки. Одиноко и по-волчьи заливисто лаяла собака.

Наш провожатый поднялся на стременах. Мильсовские гранаты — два чугунных яблока, подвешенные к поясу на ремешках, — стукнулись друг о друга.

— Наши баню топят, — определил он, запахивая плотнее шинель.

И верно: рядом с грузной избищей заставы дымилась кургузая банька. Сам начальник заставы, окутанный облаком пара, вышел навстречу колонне.

— Разговоры потом, — сказал он, коротким рывком пожимая нам руки. — Мыло в предбаннике… Воды не жалейте.

Застава кончала мытье. Хохоча и толкаясь, бойцы выбегали в предбанник. Мы видели их стриженые головы, растертые мочалкой жаркие спины и широкие белые ступни, скользящие на дубовых досках.

В тесной баньке возле кадки сидел только один, залепленный мылом, боец. Он сполоснул руку в шайке и поздоровался:

— Федор Хрисенков, старослужащий…

Мы влезли на полки и разговорились. Федор Хрисенков спрашивал о московском асфальте и планетарии. Мы интересовались Серебряной падью и контрабандистами. Потом разговор перешел на белые банды.

— Наша застава тихая, — сказал собеседник. — Очень тихая. За всю декаду патрона не выпустили. Банды где? Банды за Карпухиной падью…

— Ну, а все-таки?

Хрисенков подумал.

— Была одна застава, и был один повар, — начал он нехотя.

— Комсомолец?

— Кто, я?

— Нет, повар.

— С марта двадцать пятого года… Была одна застава… Нет, тогда уж лучше по порядку.

Он втащил шайку на верхний полок и, пока мы черпали кипяток и растирали бока, рассказал нам пятиминутную, компактную, как обойма, историю.

— Числилась в прошлом году одна небольшая бандочка. Маузеров на пятнадцать. Под названием банда Майорова. Сам Майоров из царских полковников. Может быть, в отряде фотографию видели? На доктора похож: полный, в пенсне, а щека порохом покорябана. У него один раз карабин разорвался. Самая вредная банда была. Все каппелевцы [57] Каппель — белогвардейский генерал, действовавший в Сибири во время гражданской войны. Отсюда — каппелевцы. . У всех двойное шелковое белье из Харбина. Такую бандитскую спецовку никакой мороз не продерет.

Вот приходит май, и под прикрытием зелени появляется на сопках Майоров. То есть приезжают сначала двое товарищей из колхоза имени Буденного. Приезжают и докладают: угнаны трое коней. Три месяца ходила застава на ту банду. Только обнаружит, наступит на хвост, и вдруг — пусто. Одни стреляные гильзы валяются. Ерохину руку из маузера пробили. Начальник через них спать разучился: жена ночью спичку зажжет, он сразу же за наганом кидается.

— А повар?

Хрисенков встал и выплеснул воду на каменку.

— О поваре разговор последний, — сказал он из облака пара. — Один раз снимает начальник трубку, хочет с комендантом говорить. Только не отвечает станция. Молчит телефон, как зарезанный. А накануне буря была — пять дубков выдернула. Осмотрел начальник аппарат и решил линию с утра проверить. Тут пробило десять часов, и бойцы стали снимать сапоги, а начальник пошел к себе диаграмму чертить, потому что он в заочных механиках третий год.

Заложили дверь на крюк, подвернули лампы. Стали спать. А повар вечером чаю лишнее перехватил. Поворочался, поворочался, решил выйти оправиться. Молодик в ту пору как раз напротив крыльца стоял. Вышел повар, смотрит и радуется: завтра дождя не будет — месяц блескучий.

Только он сошел с крыльца, как вдруг кто-то легонько его груди коснулся, точно пальцем толкнул.

Смотрит повар и не верит. Стоит напротив крыльца человек в полушубке и держит в руках карабин. А мушка уперта повару в грудь — чуть повыше соска. Только повар успел про Майорова подумать, как тот человек шепчет: «Молчи, сволочь… Убью!»

От того шепота сон у повара как смыло. Ночь, а стало ясно, как днем. Видит он — казарма в кольце. Конюшня раскрыта. Кони выведены. Стоят наготове. А у окон бандиты с пучками соломы. С угла уже огонь раздувают, пакля занялась. Дневальный же у конюшни лежит — не поймешь: убит или кляпом придушен.

План у Майорова был самый простой: запалить казарму, а потом слева по одному всю заставу.

Им крик все дело мог испортить. Подпирает бандит повара карабином и шепчет: «Иди сюда… молчи… не трону. У Майорова слово крепко. Молчи! Крикнешь — гроб!»

Все Майоров подсчитал, а тут осекся. Повар-то комсомольцем был. С марта двадцать пятого года. Посмотрел он на бандита да как крикнет…

Дверь предбанника распахнулась.

Пар, клубясь, поплыл под лавки, и в дверях с гребешком в руках появился боец.

— Хрисенков!.. Начальник велел дичину разогреть, какая осталась! — гаркнул он, как в бочку.

— Есть разогреть, — сказал Хрисенков.

Он поднял дубовую шайку и, гогоча, вылил на плечи ледяную воду. Клочья пены съехали на пол, и на груди у Хрисенкова мы увидели укус трехлинейки. Чистое восковое пятнышко белело чуть повыше соска. Мы переглянулись.

— Что же ты крикнул, Федя?

Скособочившись, Хрисенков глянул на грудь и засмеялся.

— А не помню, — сказал он, выжимая короткими пальцами волосы. — Как будто «в ружье»… Начальник доскажет… Он первый гранату в окно послал.

Хрисенков поставил шайку и, сильно размахивая руками, побежал одеваться.

Эта небольшая история записана между чаем и вечерним отбоем, когда все население N-ской заставы собралось вокруг лампы.

Гремело домино. Повизгивал, цепляясь за радиоволны, старый приемник. Библиотекарь в энергичных выражениях разрешал длинный спор повара и пулеметчика на право обладания «Цусимой». Мы беседовали с редактором «ильичевки» об охране болотистого участка границы, за который отвечали наши подшефные. И, если судить по рассказам, выходило, что особых событий на границе не случалось.

— Нет, челюскинцев у нас не ищите, — говорил редактор, водя нас вдоль стен. — Обратите внимание. Шкаф, то есть библиотека, — пятьсот сорок две книги. Гитара, не хватает двух басов… Плакат… Ну, это насчет конских копыт. Уголок гигиены. Зеркало, конечно, на конях везли.

И тут, между гитарой и шкафом, мы заметили рисунок, лишенный всякой парадности. На большом листе картона в три цветных карандаша был изображен лежащий в снегу красноармеец. С большим старанием были выписаны шинель, желтый ремень и острый шлем бойца. Но главное внимание художник перенес на ноги. Они были огромны, босы и красны, как гусиные лапы.