Сергей Диковский - Избранное

Бабы захохотали. Давыдка молча вынул кисет и поднялся на ноги над грудой тарани.

— На премию, тетка, работаешь? — спросил он с ленивым нахальством.

— На совесть, — ответила Васса с поклоном.

Противники помолчали. Стало видно, как за полосой ивняка взлетают в светлеющее небо кольца дыма. Сторожевой катер бодро покрикивал за поворотом.

Давыдка прислушался и с наигранной ленью взялся за весла.

— Заболтаешься с вами, бабы, — сказал он с усмешкой. — Будьте здоровы, Любовь Михайловна!

Лодки стали расходиться, но с неожиданной быстротой Васса нагнулась и схватила байду за борт.

— Да ты что? — закричал Давыдка, теряя терпение. — Ах, ты!..

— Поговорил бы, рыбак, с нами, — предложила Васса, бледнея, — поговорил бы с бабами-дурами.

Парень рванул веслами, но вдруг усмехнулся. Сняв шапку, он оглядел рыбачек и остановился взглядом на Любке, уставившейся на него с заметным сожалением.

— Эх, бабы, бабы! — сказал он неторопливо. — Скучное вы дело затеяли — рыбаков топить. А из-за чего, спрашивается, между нами ревность легла?

Катер затих, поперхнувшись где-то за поворотом. Давыдка вынул из-под лавки ведро и окатил начинавшую засыпать тарань.

— Отцепились бы вы от меня, бабочки, — сказал он беззлобно. — Не одна моя ложка к меду прилипла.

— Васса, а Васса? — шепнула Любка соседке. — А нехай вин тикае.

— Шут с ним, — вздохнула рыбачка, сидевшая на корме. — Одна станица — один грех.

Васса молча подтянула байду ближе и замотала новые концы.

— Нехай буде, як вышло, — сказала Васса упрямо.

Давыдка встал и скинул кожух, покрывавший его молчаливого спутника.

— А ну, Алеша, поздоровкайся с мамой.

Сонный веснушчатый мальчик поднялся, засовывая руки в карманы.

— Пустить нас, мамо, — сказал он петушиным басом.

Васса молчала.

Повеселевший Давыдка развязал концы.

— Эй, береги руки! — сказал он, пытаясь развернуть байду.

Васса не двигалась.

— Ударю, ей-богу, ударю!

Разозлясь не на шутку, он толкнул Вассу веслом.

— Я тебе ударю, — сказала Васса тлеющим голосом. — Я тебе, красавец, ударю! А ну, бабы, ратуйте!

Ноздри ее побелели. Злой летучий румянец обжег щеки. С неожиданной силой она схватила багор и замахнулась на Давыдку.

— Тю, скаженная! — закричал Давыдка, увертываясь.

Загалдев, бабы вцепились в борта. Давыдка отвернулся и плюнул в светлую воду. Из-за поворота, разметав пенистые усы, выходил катерок.

Давно скрылся в протоке зеленый катер рыбной охраны, утащивший браконьерскую байду, а бабы все еще не брались за весла.

Вода вокруг лодки стала холодной и гладкой. Светлые от росы берега раздвинулись, брызги зелени обозначились на карликовых черных ветлах, обступивших реку. Осетр высоким плавником распорол желтый шелк, растянутый между берегов, и веселое небо апреля распахнулось над Доном.

И вдруг, точно сговорившись, Васса и Любка заплакали. Васса — беззвучно, закрывая лицо жестким рукавом плаща, Любка — захлебываясь и причитая в полный голос.

Проезжий почтарь, остановив лошадь, с тревогой глянул с высокого воза на двух рослых плачущих баб.

— Утонул кто? — закричал он участливо.

Не отвечая, Васса села за весла.

— А що им буде? — спросила Любка сквозь слезы.

— Що буде, то и буде, — сказала Васса жестоко. Глаза ее высохли и горели. Она гребла сердитыми, короткими рывками, до-матросски сбрасывая воду с весла.

1935

Они познакомились под Ленинградом в 1925 году. Август Карлович Реймер и Санька Дроздов. Знаменитый мастер фирмы «Цойт» и семнадцатилетний ученик ФЗУ.

На бумажной фабрике в то время шел монтаж немецкой машины. Ее привезли в шестидесяти вагонах, ослепительную, громоздкую и многим еще непонятную. Август Карлович, без которого не обходилась ни одна сборка, ходил по цеху, переполненный достоинством. Увидев Саньку, он бесцеремонно спросил:

— Ты откуда?

— Мы осинские, — сказал Санька, не зная, чему удивляться — двухэтажной машине или пестрым гетрам, натянутым на могучие икры баварца.

— Я не спрашиваю жительства… Где ты учен? Фэзэу? Ubersetze nicht! Я буду сам поясняйт.

Он взял ученика за плечо и медленно, точно диктуя, сказал:

— Фэзэу — это школа… Это — fassen, sehen, sich üben [84] Понимать, смотреть, упражняться (нем.). . Понятно?

Дальше «васиздасов» Дроздов еще не ушел. Но молчать не хотелось.

— Ну а как же! — сказал он поспешно. — Конечно, понятно. Честное слово, понятно!

Лето они провели вместе возле барабанов, медных сеток, массивных станин, и с каждым днем Санька все больше и больше поражался памяти Реймера. Немец знал не только, как разместить все десять тысяч деталей. По скрипам и шорохам Август Карлович угадывал скрытые болезни машин. Он мог определить дефекты, приложив мизинец к подшипнику, а большой палец к волосатому уху.

За тридцать лет работы у Цойта этот грузный, медленный в движениях человек успел объехать полмира. Машины, установленные им в начале столетия в Канаде, Австралии и Норвегии, жили до сих пор, опустошая леса, превращая деревья в бесконечную бумажную ленту.

Реймер любил показывать Саньке листы целлюлозы, ленты папиросной и газетной бумаги, куски искусственного пергамента, шелка, обрезки бристольского картона. Но интереснее всего был сундук, о содержимом которого можно было только догадываться. Тяжелый, обитый лакированной жестью, он был залеплен десятками ярлыков отелей и багажных бюро. Говорили, что сундук набит монтажными схемами всех цойтовских машин, что Август Карлович копит уникальные технические книги и атласы.

В те годы многие из технических секретов приходилось угадывать на ощупь, поэтому содержимое сундука в глазах заводской молодежи разрослось до гиперболических размеров.

Несколько раз Дроздов разговаривал с Реймером о сундуке, но неизменно встречал округленные удивлением глаза. За три месяца совместной работы Август Карлович ни разу не развернул перед учеником монтажную схему, не объяснил, как читаются синьки. Он нехотя прибегал даже к помощи карандаша, точно боялся оставить хотя бы тень своих знаний.

Последний разговор был перед отъездом немецких монтажников.

— Август Карлович, — сказал Санька дипломатично, — вот вы по специальности почти инженер.

Реймер подозрительно покосился, но ничего не сказал, Санька замялся.

— Хорошо бы обменяться опытом, — заметил он нерешительно.

— Прекрасная идея… Дальше.

— А разве непонятно?

Август Карлович усмехнулся.

— Нет. Я догадалься… Любопытство есть стимул в работе для каждый молодой человек. Так?

— Так.

— Значит, я не могу ничего вам показывайт. Я боюсь лишайт молодой человек такой ценный стимул.

— А вы не бойтесь.