Аркадий Первенцев - Испытание

— Я попрощаюсь с Рамоданом. — сказал Дубенко.

— Прощайтесь и будьте исполнительны.

Валя поднялась в машину. В руках она держала неразлучный чемоданчик.

— Может быть, мы на автобусе, Богдан?

— Устраивайся, Валя, — он увидел чемодан. — Я приказал выбросить чемоданы Белана, а ты...

— Тут у меня все. Я не брошу его.

Майор осторожно разжал ее пальцы, и чемодан уплыл куда-то в темноту самолета.

— Я запл а чу, — сказала Валя.

— Плакать женщине не вредно, — прохрипел над ухом Лоб, обдавая табачными запахами, — но пока нет причин. Майор прибрал ваш чемодан в надежное место, в хвост. Хозяин он своему хвосту или нет?

Богдан попрощайся с Рамоданом, подошел к отцу.

— Полетим со мной.

— Нет, — старик отрицательно качнул головой. — С Рамоданом будем догонять последние эшелоны. По всему видать, они дальше Лисок не дотянули.

— Ну, хорошо, отец. Догоню и я тебя на пути где-нибудь.

Убрали трап, закрутили винты. «Дуглас», покачиваясь, вырулил на старт, оторвался от земли и исчез в дымовом облаке пожарища. Рамодан поторопил старика, и автобус покатил под виадук. Курс был один с самолетом — на Восток. На площадке остались только Белан и его жена. Он набросал вещи в «Шевроле», прыгнул за руль и погнал вслед автобусу.

«Позади остались бои под Новоград-Волынском, Житомиром, Полтавой, Орлом, Харьковым. Сердце обливается, кровью, вспоминая те страшные дни, когда падали вокруг боевые мои други, а я оставался жить. Вероятно, оберегала меня судьба-злодейка, чтобы дожил я до страшного часа — прощания с родной Украиной. Я сшил мешочек из подкладки кисета и положил его себе в карман. Черные смерчи поднимались вокруг меня — немцы били тяжелой. Вот рвануло возле меня и обсыпало землей. Тогда вынул я мешок из кармана и насыпал в него обгорелую землю, землю моей родной Украины. И, чтобы не видели мои бойцы, повесил себе на шею, как ладанку.

Ветер нес мелкий и колючий снежок... Снова степи, степи и степи... Но это уже — Курская область. Сегодня я положил на бруствер саперную лопатку и на нее кусок бумажки и написал заявление в партию. Мне тяжело, тяжело и партии. Так буду я, комсомолец, переносить вместе это горе и помогать избавиться от него. Больше не увидит никто моих слез. Высохли они у меня надолго. В великие мучения брошен народ мой многострадальный, и не успокоюсь я, пока не отомщу за эти страдания. Кровь за кровь! Я благословляю этот лозунг, и сердце мое одевается сталью...

Последний раз я встретил тебя, Богдане, на улице и не сказали мы тех слов, которые были у тебя и у меня. Так всегда бывает при встрече с близким человеком. Теряются куда-то слова.

Нас послал Николай в арьергард. Он знал наш батальон за проверенных, испытанных бойцов. Мы шагали и закрывали глаза от дыма. Горел город, в котором так долго жила моя Танюша. Люди смотрели на нас, как на идущих на подвиг, на смерть. Но мы шли к жизни. Мы ускоряли шаг, видя, как кругом хлещет горе. И что ты думаешь, — мы запевали песню. Я научил взвод — «Ой ты, Галю». Так приходилось, в тяжелые минуты она поднимала дух наш. Вскоре наши глотки высохли, и мы шагали молча. Впереди гудело, гремело, рвалось. Но мы привыкли. Ко всему человек привыкает, будь даже до войны он чем-то вроде кинорежиссера. Из боя выходила конница. Конечно, нам было жалко. Многие седла были пусты, многие кони хромали. Потом пробежала танкетка. Она остановилась, и из нее вылез Николай. Он остановил наш батальон, поздоровался и был спокоен. Чорт забери, ведь и в самом деле Николай храбрый хлопец. Он не увидел меня, а я не посмел его окликнуть.

Мне тяжко вспоминать, Богдане, тот страшный бой. Но я защищаю и тебя, и Валю, и Танюху, и дочку. Зло кипело в сердце моем. Я не щадил жизни своей и снова остался невредим. Танки бросились на яр, что выкопали женские руки, и отхлынули. Потом они снова бросились и снова отхлынули. Я командовал голосом, но потом, сорвав голос, принялся командовать руками.

Бойцы понимали меня. Нужно было сражаться и сражаться. На нас пошла пехота, и мы поднялись для контрудара. Я пошел в атаку с плоским штыком, которому я еще не совсем доверял. Но плоский штык не подвел меня, Богдане. Я дрался и помнил одно: я убиваю врагов моей родины.

Потом в ров пустили нефть пополам с керосином. Сюда подвели канавы от складов. Нефть вспыхнула. Ров пылал. И нас заклубил такой дым и смрад, что все плевались черным. Я никогда не забуду этой картины. Немецкие танки горели и взрывались. Немцы остановились, и мы могли, наконец, отойти под прикрытием дыма, который понимался до неба. Огонь взлетал вверх, и воздух сотрясался, как бешеный. Дантов ад, вероятно, показался бы домом отдыха в сравнении с тем, что окружало нас. Мы уходили. Батальон поредел, но никто не скулил, Богдане.

Сегодня я смог немного передохнуть. Видишь, достал даже чернила, а почта привезла мне неожиданную радость — целых двадцать писем от тебя, Танюхи и Вали... Вот так счастье... Я упиваюсь письмами, я пьяный от них. Я таскаю их с собой, и, представь себе, они не обременяют меня, хотя всех писем собралось больше сотни.

Как ты думаешь насчет семьи? Все ли там благополучно. Командуй ими сам, мне не придется, так как скоро получу роту. Ротный командир — даже звучит важно. Чем чорт не шутит, когда бог спит — не догоню ли в чинах самого Николая!».

...Эшелон шел на Восток. На платформах возвышались крылья, винты, фюзеляжи, шасси... На одной из них закреплен автомобиль «зис-101». Сверху его накрыли брезентом. Дубенко набросал внутрь одеял. Желтенький чемоданчик всегда был на виду. Валя частенько подтрунивала над Богданом, вспоминая, как он хотел выбросить его на аэродроме. В чемодане, кроме ее платьев и безделушек, находилось мыло, три смены мужского белья и новый костюм Богдана. Валя уютно обставила внутренность автомобиля и говорила Богдану, что здесь ей гораздо больше нравится, чем в их городской квартире. Она даже принимала гостей — инженеров, ехавших в их эшелоне. Чтобы попасть в «квартиру Дубенко», гости должны были на платформе снять обувь и под понукания Богдана и Вали скорее захлопнуть дверку, чтобы не выпускать драгоценного тепла. Автомобиль обогревали керосинкой. На ней же готовили пищу. Обычно обед делали на остановках, они были длительны, обед успевали приготовить без тряски. Валя была несказанно счастлива, что наконец-то она находится все время с мужем, что не приходится томительно ожидать его целыми сутками, и что, как казалось ей, он может, наконец, передохнуть немного.

Но эшелон тащился медленно, и Богдан томился по работе. На каждой станции он искал составы, отправленные с завода, и постепенно обнаружил пять эшелонов. Установил с ними связь, организовал посылку вперед «десантов» — двух-трех расторопных людей, которые помогали расчищать путь и проталкивать эшелоны к Уралу.