Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

Он опять услышал ее чистое дыхание здоровой женщины, слегка замутненное вином, и тот терпкий, ненастойчивый, но милый запах трав своего детства, что тронул его еще в автомобиле. И не увидел, а как бы угадал прелесть ее по-девически высокой груди в разрезе этой пестрой, шелковой, что ли, накидки.

— Тебе, Дима, не годилась такая жена, как я. Тебе повезло, что ты выбрал Ингу. Или, скорее всего, она выбрала тебя. Вы ведь, мужчины, думаете часто, что именно вы сами выбираете жен. А на деле чаще всего жены выбирают вас, как… как мороженых петухов на базаре. И Инга, на твое счастье, выбрала тебя. И ты знаешь, был период, когда я возненавидела Ингу за то, что она будто отняла тебя у меня. Хотя ты никогда мне не принадлежал. И я не рассчитывала. Но все-таки я возненавидела Ингу. А потом полюбила, даже не знаю за что. Скорее всего — за твердость характера. Она чем-то похожа на Дукса. Боже мой, что я говорю, что я говорю. И зачем? Видимо, мне пить совсем нельзя. Но говорю я правду. И мне даже нравилось потом, что Инга называет тебя «мой медведь» насмешливо и влюбленно. Я примирилась с тем, что это ее, а не мой медведь. Что я говорю и — зачем? Но я надеюсь, что все это ты не будешь повторять и тебе больше не придется… Ну ладно, — вдруг почему-то оборвала себя.

А Мещерякову почему-то захотелось придраться к ее словам.

— Что не придется? Не придется мне опять переносить тебя через речку?

— Хотя бы, — снова мило покраснела Вера Тимофеевна. И усмехнулась. И, чуть отступив, быстрым взглядом окинула его, стоявшего во весь рост. — Да ты теперь едва ли и подымешь меня, Дима.

— Ну положим, — вдруг сказал он сердито. И неожиданно, может быть, даже для самого себя неожиданно, поднял ее и понес.

Она не закричала, не стала отбиваться. Она вдруг притихла как в обмороке на его руках и задышала прерывисто ему в ухо и в шею. Но Мещерякову уже не хотелось смеяться, как тогда на шатком переходе через речку Рогожки.

— …Боже мой, как все это неожиданно. И даже… И даже ужасно. Но ты, Димка, бесконечно милый медведь. Бесконечно. И пусть со мной что хотят делают. Ты милый.

Вера Тимофеевна встала, протянула руку к выключателю.

В спальне было уже темно.

Над ночным столиком загорелась лампа, осветив большой, в деревянном корпусе, будильник с зелеными стрелками, показывавшими пятнадцать минут десятого. Поздний вечер. Неужели столько протекло времени с момента их встречи?

Мещеряков лежал с закрытыми глазами. Вера Тимофеевна бережно поцеловала его в лоб, в глаза.

— Только я еще немножко полежу, Верочка. Еще минуточку полежу. Одну минутку…

— Ну, конечно, конечно, — поспешно сказала она и укрыла его грудь пледом. — Хочешь, я тебе чаю сюда принесу. С вареньем, клюквенным.

— А ничего сердечного у тебя нет?

— Сердечного? Сейчас поищу, — вышла в коридор, где уютно в нише подвешен стеклянный шкафчик домашней аптечки. — Все-таки вы, оказывается, слишком квелые сибирские медведи, — улыбнулась, нисколько не встревожившись. — Курантил тебя устроит? Или — сустак форте? А вот лучше всего, если боли, — капли Вотчала… Дима, ты слышишь? Или ты уснул?

На цыпочках вернулась в спальню и увидела, что Дима лежит с открытыми глазами. И эти открытые остекленевшие глаза испугали ее.

Вышла из спальни, снова на цыпочках, и уже не смогла снова войти туда.

Все было ясно.

Однако из коридора опять окликнула:

— Дима!

На газетном столике в столовой лежала телефонная книжка. Вера Тимофеевна не сразу нашла телефон «скорой помощи». Потом подумала: а что она скажет, когда приедет «скорая помощь»? Как она все объяснит?

В столовой стоит неубранная посуда, бутылки, рюмки.

— Вы что же, здесь выпивали? — непременно спросят врачи, что приедут со скорой помощью. — А кто он, этот человек? Ваш знакомый? Ах, муж вашей подруги?

У Веры Тимофеевны в буквальном смысле подкосились ноги. Она присела тут почему-то не на стул, а на низенькую табуретку.

И в это время услышала резкий звонок, показалось — незнакомый, дребезжащий, настойчивый, тревожный. Но это звонили у двери — раз и еще раз.

Вера Тимофеевна пошла открывать и долго не могла отодвинуть простейший засов, который открывала каждый день. Наконец он отодвинулся со щелчком.

В дверях стояла Людмила Федоровна.

— Извини, Верочка, что я так врываюсь, но мне очень срочно надо. Я на одну минутку. Возьму до завтра Плеханова, третий том, и уйду сейчас же. Не удивляйся, я буду с ним отчасти полемизировать. Надо немного освежить цитаты. Я сейчас же уйду. Не сердись…

— Можешь и не уходить. Можешь, что хочешь, — слабым голосом сказала Вера Тимофеевна. И вдруг вскрикнула: — Боже мой, что же делать?

— А что? Что-нибудь случилось?

Людмила Федоровна по-черепашьи вытянула из воротника маленькую голову, в модном пышном парике, поправила модные же, во все лицо очки. И уже через мгновение, как говорится, разобравшись в обстановке, начала причитать:

— Как же ты могла, Веруся, позволить себе такое? Ведь года еще не прошло. И тут его портрет. Я этого совершенно не могу понять. Это, мало сказать, аморально. Это чудовищно. Я никогда, никогда не пойму…

— Если можешь, помолчи, — попросила Вера Тимофеевна. — Надо что-то делать…

— Надо позвонить Инге Вяловой, — сказала Людмила Федоровна, называя Ингу по фамилии, как называла ее смолоду еще в общежитии. — Это лучше всего. Все равно этого нельзя скрыть от Инги. Надо позвонить.

— Я не могу, — призналась Вера Тимофеевна. — Ну что я ей скажу?

— А ничего не надо. Разреши, я сама, — предложила Людмила Федоровна. Инга, — сказала она в телефон, — извини, что я звоню в такое позднее время, но ты должна немедленно приехать к Верочке Беликовой. Тут что-то произошло. Но это разговор, ты понимаешь, не для телефона. Что-то совершенно чудовищное произошло. Я не могу назвать…

Инга Вялова приехала раньше, чем можно было ожидать. Запыхавшаяся, в расстегнутом пальто, она вошла в переднюю, увидела бледную подругу свою Верочку, как обычно, крепко ухватила ее за щеки, поцеловала в губы:

— Ну, выкладывай, красотуля, быстрее, что у тебя тут стряслось?

— Да это не только у нее, как ты выражаешься, стряслось, — заметила, не могла не заметить — Людмила Федоровна.

Но Инга Вялова будто не видела ее, не хотела видеть, сняла, повесила пальто на вешалку, пригладила двумя ладонями седеющие волосы.

— Ты понимаешь, Инга, что случилось, — я встретила на улице Дмитрия. Ну, на Суворовском бульваре. Пригласила к себе. Потом стала звонить, чтобы ты приехала. Но Тереза Бенедиктовна мне сказала…

— Короче. Где Димка? — вдруг оборвала подругу Инга. — Он умер?

— Но ты понимаешь, — снова заговорила Вера Тимофеевна. — Ты должна понять…

Инга снова ее оборвала: