Вадим Сафонов - Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. — Маленькие повести

— Селиверст, поганец, пальцами растереть — жаль, пальцы запачкаешь, — а прав. Сабли наголо надо. Чтоб страх был. Воюем или что мы? Перебьют, передавят поодиночке…

Цыган вытер руки о фартук. Где ни искал он Брязгу по всему месту прежнего города Чимги, а отыскал. И Брязга пришел.

— Долго будем домовины казачьими телами набивать? А? Ответь, Брязга. Али это не казаки — овечки? Закопаем, лягут неотомщенные — и все? Ладно так? Может, и закона больше пет, что един для тебя, для меня, для атамана? И поход откинули — зимовать здесь обреклись, авось либо царь Кучум смилостивится переберет наших, да кого и оставит!

— Молчи, Родион, говорю тебе — молчи! — закричал Брязга. — Посеченные, порубанные, пострелянные… ты не видал их.

То ли выдохнул шумно, то ли прорычал что–то Родион, повязка сорвалась с его груди, он не стал поправлять. Слушал.

— Поднять войско да вдарить. Конешно: сердце у каждого казака отмщением горит. Ужаснется орда. Кольцо Иван согласный с этим. А нельзя. — Брязга покорно и недоуменно развел руками. — Не велит, слышь! Вот убей, спроси меня — отчего завсегда делать по его надо? Не скажу, не ведаю. А надо. Как рассудит, так и надо; уж я говорю тебе…

Показался Бурнашка Баглай. Да и была ли такая сторона или местечко во всем стане, где он не показывался? Словно маячил он сразу тут и еще у пяти стругов, у десятка шатров, там, где берегли пищали и где кашевар готовился раздавать свое горячее варево. Показался Баглай и надолго засел на высоком берегу на пригорке, на солнышке.

— Бурнашка, — окликнул его снизу Цыган, — и чего ты все думаешь? Где ж наш Гаврюшка, скажи?

— Что тебе, человече, мои мысли? — ответил Бурнашка. — А про Гаврилку ведай, что друг ему я. Ничего не станется с ним, пока я жив, помни! Мне б пойти вместо него, я б того тархана вмиг кругом пальца обежать заставил и себя самого в зад поцеловать!

— Уйди, — прохрипел Родион Смыря. — Уйди, чтоб но видел тебя. Провались… пустобрех. От таких, как ты, сохнет казачий корень.

Бурнашка встал, мигая светлыми глазами. И пошел с серьгой в ухе, жмурясь от солнца, покачиваясь на длинных, как столбы, ногах. Вечером он вернулся на горку. Короткий кафтан не сходился на его груди, под кафтаном был полосатый халат, на голове навернут какой–то тюрбан…

Ермак хмурился. Саблю попробовал пальцем, востра ли, но опустил. Слышали, как сказал атаманам:

— Запозднились. Правда, тюменских мужиков повидали… Но доле мешкать нету нам досуга. Сам пойду с отрядом, спытаю то, чего не вызнал доглядчик: одной ли саблей воевать нам или отыщутся еще иные помощники против Кучума. Да и где сам он, доглядчик. Богдан, ты со мной.

Юрты попадались редко, иные пустовали — жители укрылись, в других — старики выходили навстречу, покоряй сгибая морщинистые шеи. Почти не останавливался нигде Ермак, шел все дальше и дальше.

— Отдохнем после.

Городок стоял, окруженный саженным рвом; за перекидным мостком — стража с копьями и толстыми пуками стрел в саадаках.

Из городка вышел начальник стражи.

— Гости московиты?

Ермак ответил:

— Московиты.

— Из Бухары идете?

Вопрос неожиданный. Но Ермак не сморгнул.

— Так, идем.

— Тархан жалеет, что вы продали верблюдов барабинским людям. Тархан говорит, что вам надо было ехать прямо к нему, а уж потом, если захотите, в Барабу.

Дивясь, но по–прежнему без запинки отвечал Ермак:

— Нам сказали, что тут нет верблюжьего ходу, есть водяной. Товары не все расторговали, нарочно оставили, везли для сильного господина — тархана.

Начальник стражи цокнул языком.

— Господин видел. Товары хороши. Сколько вас?

— Десятеро, — сказал Ермак.

— Войдут пять.

— Малым числом пускают, — шепнул Брязга. — Ты — голова войску, я войду.

Повел пятерых. Оружие у них спрятано под полами. Ермак остался за воротами.

Тархан сидел на цветных подушках в грубо срубленной избе — полный человек с лысым высоким лбом и заплывшими глазками. Но иногда они вдруг словно выторкивали из своих нор и делались рысьими, зоркими.

Гаврила Ильин на корточках в углу избы играл на жалейке. Тархан перебирал, не глядя, ворох побрякушек из мелкого строгановского товара. Напротив сидел поджарый татарин с желтым лицом скопца и курил.

— Долго ждал, — сказал тархан, — Твой человек хчь ворил: через два дня будешь. Я рад. Больше товару надо. Мой город богат. Мои воины могучи. Нет могучей их! — < крикнул он, и было очевидно, что это относится не к гостям, а к невозмутимому курильщику.

Развязали новые короба, привезенные Ермаком. Ильин, ловко, встряхивая кудрями, разложил товары. Тархан ело взглянул.

— Мои. Беру. Еще?

Говорил «мало», а даже не глядел!

— У тархана Кутугай, — шепнул Ильин. — Из ближних ханских. За данью приехал.

Брязга тотчас обратился к поджарому:

— А ты, господин, что потребуешь?

Кутугай презрительно шевельнул веками без ресниц. Ему надоели эти истории с купцами, возящими нищие товары из Московии в Бухару и из Бухары к толстяку, который пыжится посреди своих болот. Глупые истории и волыночное дуденье — ими три дня морочили ему, Кутугаю, голову, отводя прямой воирос о покорности и дани хану!

Дерзкая мысль мелькнула у Брязги. Такого подарка атаман не ждет!..

Возясь с коробами, казаки отгородили Кутугая ог тархана.

— Слушай, — вдруг хрипло, настойчиво зашептал Брязга желтолицему. — Для тебя иной товар. Покажу, айда, пойдем с нами.

Расслышал ли что–нибудь тархан? Он только сказал Ильину:

— Играй.

И переливы жалейки слились с сипеньем Кутугая, которому затыкали рот кушаком.

С порога казаки низко поклонились тархану. Глаза его тусклы и безучастны, и он, сидя со своими телохранителями посреди ножей, колец, зеркал и ларцов, даже не переменил позы. Возможно, замысловатые купеческие истории были ему рассказаны так. что не показался слишком удивительным и необычайный конец его спора с ханским сборщиком.

От избы «вольного господина» до перекидного мостка всего полтораста шагов. Люди с изумлением глядели на гостей: пришли с коробами, а уходят с мурзой. Но никто не остановил их. И стража почтительно, как ни в чем не бывало, склонившись перед связанным Кутугаем, тотчас перекинула мост.

— Богдан, — сказал Ермак, — не сносить тебе головы! Спасибо, брат.

Гаврила видел, как атаман шагнул к Брязге и крепко, долгим поцелуем поцеловал его. Ильина же потрепал по плечу.

— Рад, что жив. А за службу от войска спасибо.

Как только понял Кутугай, что не купцы его схватили, он перестал рваться. Он убедился, что его ждет плен, а скорее всего мучительная смерть, и считал, что победитель вправе так поступить с побежденным. И он утих; к этим людям он по–прежнему чувствовал презрение и думал о том, чтобы не проявить перед ними слабости духа. Но случилось то, что сбило его с толку.