Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

Бодров тихо поднялся и пошел к выходу.

— Сергей Васильевич. — Начальник отдела кадров это тут же приметил. — Предводитель фабкома у нас всегда присутствует.

— А зачем? — спросил Бодров.

— Когда начальство уговаривает, к начальству прислушиваются.

— Уговаривать — это последнее дело. — сказал Бодров.

— А какое первое? — ехидно спросил начальник.

— Пока не знаю, — признался Бодров и пошел прочь.

А в республиканском Доме моделей шел дневной показ. Выходили манекенщицы. Прекрасные женщины в прекрасной одежде. Зал затихал. Манекенщицы были то по-дневному свободными и спортивными, то вечерне строгими, торжественными.

Рядом с Бодровым сидела полная дама. Она пыталась набрасывать силуэты, делала заметки, но потом отложила листок.

— Это не про нас, — сделала она вывод и, достав из сумки шоколадку, затрещала серебром обертки.

В конце демонстрации был традиционный парад. На помост вышли сразу все манекенщицы и манекенщики. Довольные зрители аплодировали в такт музыке. Самые нетерпеливые, как всегда, начали пробираться к выходу.

По всему было видно, что Бодров хорошо ориентировался в Доме моделей. Здесь был свой быт. Куда-то несли вороха одежды, никто не обращал внимания на полуодетых манекенщиц.

Средних лет женщина покрикивала:

— Девочки, вечерний показ в девятнадцать! Прошу не опаздывать! — И тут она увидела Бодрова, улыбнулась: — Сереженька, я рада тебе.

— Я тоже рад, Анна Павловна.

— Какие у тебя проблемы?

— Их много… Как насчет пообедать?

— С удовольствием. Сейчас только…

— Решат без вас. Не зажимайте инициативу подчиненных. — Бодров взял директрису под руку.

… Они шли по улицам города: стареющая уже женщина и молодой мужчина. И на них обращали внимание. Что-то их отличало от остальных — может быть, свобода в движении. Они легко себя чувствовали в удобной одежде. Директриса к тому же умела ходить, сказывался прошлый опыт манекенщицы.

Завернули за угол и зашли в кафе.

— Творог, яичницу, кофе, — заказал Бодров.

Директриса кивнула.

— Я очень рада, что тебя избрали председателем.

— Анна Павловна, еще немного, и ваши студенты займут большинство руководящих постов в Легпроме.

— Конечно, займут, — согласилась директриса. — Но не очень скоро. Мое поколение так скоро своих позиций не сдаст. Мы ведь из того времени, когда пели: «Чужой земли мы не хотим и пяди, но и своей вершка не отдадим».

За соседний столик сели четыре женщины. Было обеденное время, и кафе заполняли служащие. Женщины были плотные, с широкими плечами, без талий, одетые в кримпленовые платья. Они посматривали на Бодрова и директрису с явным неодобрением, А одна громко и пренебрежительно фыркнула. Директриса помрачнела. Бодров положил свою ладонь на ее руку.

— Не обращайте внимания…

— Не могу не обращать. Я ведь представляю, что они думают. Сидит старая дева с молодым парнем. Значит, у них что-то такое. А ведь сидят председатель фабкома фабрики, мой бывший студент, и директор Дома моделей. Деловая встреча.

— Хотите, я пойду и скажу им об этом?

— Еще чего! — возмутилась директриса. — Так мне пришлось бы объясняться по десятку раз в день. Нет! Это невозможно! Вы посмотрите, что они заказали! После такого обилия они же работать не смогут. Знаете, Сережа, когда я бываю за рубежом, я наших женщин узнаю по объемам и безвкусице в одежде.

— Я думаю, что такой общности, как наши женщины, не существует. И наши женщины, и наши мужчины очень разные.

— Но ведь эти — совсем молодые!

— Лет по сорок пять, наверное, — предположил Бодров.

— Что вы, — не согласилась директриса. — От силы тридцать семь-тридцать восемь! Обратите внимание на их кожу. Молодые же женщины!

— Значит, тридцать девятый год рождения? Голодное военное детство и не очень сытая послевоенная юность. А потом, когда представилась возможность есть досыта…

— Они стали наедаться, — вставила директриса.

— Да, — спокойно согласился Бодров. — Их можно понять. Но теперь мы такие сытые, что пора начинать худеть. И одеваться пора со вкусом, у нас для этого все есть. И это зависит и от нас с вами.

— Не все от нас зависит, — вздохнула директриса. — И чего это я с вами спорю, — удивилась она. — Конечно, они не виноваты, что одеваются дорого и безвкусно. Их этому не учили. Да и какое время было — десятилетиями перешивали обноски. Бедно жили. Это глупость, что бедность украшает человека, бедность уродует людей, и тела их, и души.

В кафе вошли девушки, по-видимому, продавщицы из соседнего магазина — рослые, длинноногие и уверенные.

— Вы посмотрите на них, — восхитилась директриса. — Красивые! Эти росли уже не в бедности. Посмотрите, как одеты. Каждая — индивидуальность, даже в одинаковых халатах. Вот для них будет интересно работать. Удивительно красивое поколение растет… Кстати, к нам приезжали французы.

— Я читал в газете, — сказал Бодров.

— Так вот, директор фирмы месье Бюфор очень удивился, почему женской модой у нас занимаются только женщины. Это же противоестественно. Только мужчина может оценить красоту женщины. И одеть ее, и придумать ее. Может быть, он прав? Мы, бабы, завистливы и субъективны. Во всем мире одеждой женщин занимаются мужчины. Во всем мире, только не у нас. Наши мужчины варят сталь.

— У нас есть движение вперед, — улыбнулся Бодров. — Половина нашего курса в институте состояла из парней.

— Дай бог… Кстати, как поживает царица Лыхина?

— Думаю, что хорошо, — сказал Бодров.

— Ну, я тебе не завидую.

— По-моему, она хороший руководитель, — возразил Бодров.

— А я разве говорю, что плохой? — директриса пожала плечами. — Она и человек хороший. Я ее знаю почти сорок лет. Она приехала из деревни Лаптево, у них там все Лаптевы или Лыхины, и еще перед войной получила орден Ленина. Ее имя гремело тоща — передовая ткачиха республики! Во время войны стала директором швейной фабрики. А шили мы тогда в основном солдатские шинели.

— Модный нынче силуэт, — вставил Бодров.

— Да… Она, наверное, хороший руководитель. Но ведь от нее зависит очень многое и будет зависеть еще больше. И эти люди, — директриса обвела жестом сидящих в кафе, — даже и не предполагают, что сидит где-то Люся Лыхина и решает, что им носить, что модно и что не модно, хотя и осталась все той же Люськой, со своими вкусами и привязанностями.

— Ну почему же… — попытался возразить Бодров.

— А потому, — директриса была непреклонна. — Человек может получить три высших образования, но вкуса у него от этого может и не прибавиться. Потому что вкус — это не знание и даже не логика, это эмоции. Это как дар писать стихи. А Лыхина берет наши модели и вытравляет из них все оригинальное. Ей хочется чего-нибудь попроще, и она уверена, что этого хотят все. Если бы мы делали электрические выключатели, черт с ними, они чем проще, тем лучше, но ведь мы ищем направление.