Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

Ася улыбалась пассажирам. У нее взрослый сын, если она бабушка. Впрочем, не очень, ведь еще три года назад он привозил ему школьную форму из Москвы.

— А ведь наша жизнь в его руках, — сказала учительница.

— Не только в его, — ответил многозначительно инженер.

Учительница и горный инженер понизили голоса. Говорили явно о нем.

— О чем он думает? — спросила учительница.

— Надо знать хоть что-то о нем, чтобы предполагать…

— Может быть, о жене, — предположила учительница.

— Что она делает сейчас? — подхватил горный инженер. — А вдруг рядом с нею другой, и нельзя вернуться домой. Вы можете, я могу, а он не может.

— А может быть, о ботинках, которые надо купить, — сказала учительница.

— А может быть, об этой моложавой поварихе? — сказал инженер, и они засмеялись.

Семен встал, и они замолчали.

— Через четыре минуты выезжаем, — громко сказал он, чтобы все слышали.

Пассажиры заторопились. Задвигали стульями. Ася вышла из кухни.

— Знаешь, меня сватают, — сказала она.

— Кто? — спросил он.

— Бурляк.

— Летчик?

— Да, он капитаном в армии был, — Ее глаза сияли.

— Скажи, когда свадьба.

— Скажу, только я еще не решила.

Ты все решила, подумал Семен, все ты решила. Тебе тридцать девять лет, и у тебя никогда не было своего капитана, даже бывшего. Был муж — губастый и кучерявый парень, он видел его фотографию. Погиб через два месяца после свадьбы, на лесоповале.

— Боязно начинать старухой сначала, — вздохнула Ася.

— Мне бы такую старуху, — сказал Семен. — Выходи и не сомневайся. Мужик он крепкий, у сына своя семья, пора и тебе устраиваться. — Он сказал так, как ей хотелось, как ей говорили подруги, да так он и думал.

— Спасибо, — сказала она. — Может, что положить на дорогу?

— Не надо, — сказал Семен и только теперь заметил ее прическу, мелкий барашек завивки, а под халатом синее праздничное платье. — Ждешь?

Она кивнула. За ними наблюдала учительница. Она поощрительно дернула бровью: давай, давай, шофер. Семена это так разозлило, что, сев в кабину, он нажал на клаксон. Мужчины торопливо бросали сигареты, он понимал, как необходимы им эти несколько затяжек после ужина, но никак не мог унять расходившуюся злость.

— Быстрее, быстрее! — крикнул он совсем неповинным пассажирам.

За поселком он увеличил скорость. Мелькали телеграфные столбы, мочила — квадратные пруды, в которых мок лен.

…И тогда были такие же квадратные пруды, он хотел напиться из такого, успел зачерпнуть, и мать его отшлепала, он это запомнил.

После окружения они шли днем, а вечерами останавливались на ночлег в деревнях. Вместе с платьями в узле матери лежал кусок карты, она нашла его, когда однажды ночевали в школе. Семен никак не мог понять, как по карте без компаса можно найти дорогу, ведь у военных, кроме карты, всегда был и компас. Он собирался, но не успел спросить. Семен запомнил, что они шли весь день, а к вечеру он хотел спать. Мать достала карту, травинкой ткнула в сплетение красных, черных и синих линий.

— Мы вот здесь. Завтра к ночи будем у деда.

И снова он плелся за матерью, поднимая ногами клубы пыли, играл в артиллерийский бой. Сзади показалась машина. Мать обеспокоенно огляделась: в этот вечерний час шоссе было пустым. Машина обогнала их и остановилась. Из кабины вышел солдат с серебряными нашивками на рукаве мундира — фельдфебель, как потом объяснили Семену. Фельдфебель покачивался на широко расставленных ногах и рассматривал мать. Из кузова выглянули еще двое солдат. Один из них показал Семену язык. У матери дрожали руки.

— Гут, — сказал фельдфебель.

Солдаты в кузове захихикали. Один из них выпрыгнул. Морщинистая кожа топорщилась у него на кадыке небритой щетиной. Солдат протянул Семену жестяную банку с леденцами.

— Возьми, — сказала мать.

Прижимаясь к обочине, не глядя на солдат, прошмыгнул босой старик с поршнями через плечо. Мать позвала его:

— Василий Степанович?

— Какой я Василий, Николай я! — отмахнулся старик.

— Ради бога, скажите, что я ваша дочь, — торопилась сказать мать.

Старик, не оглядываясь, мелко трусил по дороге. Неожиданно фельдфебель присел, перевалил мать через плечо и побежал к машине. Шофер остервенело начал крутить рукоятку. Фельдфебель крикнул непонятное резкое слово, и долговязый солдат, подчиняясь команде, начал карабкаться в кузов. Ноги у него срывались, скользили по доскам борта. Солдат напомнил ему соседского мальчишку Петьку, который воровал яблоки и, когда за ним погнался хозяин, от страха никак не мог перелезть и так же царапал ботинками доски забора.

На миг показалось из кузова лицо матери. Семен подпрыгнул, ухватился за кромку борта и подтянулся на руках. Долговязый солдат пытался столкнуть его липкими от пота ладонями. Из глубины кузова показалось взбешенное лицо фельдфебеля. Буксуя на песке, дергалась машина. Фельдфебель упал на спину и занес ногу. Семен увидел стертую подковку с тремя шляпками медных гвоздей.

Потом Семен бежал, раскрыв рот, так меньше болели разбитые губы. Ему казалось, что все это неправда, что ему снится. Вот он догонит машину и проснется.

Машина выбралась на твердый грунт и за хвостом пыли исчезла. Семен бежал и думал, что за поворотом машина обязательно остановится и мать скажет, что его просто решили попугать.

За поворотом машины не было. Семен побежал быстрее…

…В прошлый приезд Семена в отпуск ему показали место, где нашли мать. Ее не застрелили, вероятно, сбросили из машины на полном ходу или она выбросилась сама. Показал Осипов…

Лейтенант теперь стеснялся меньше. Он закурил и предложил Семену:

— Закурите? С фильтром, болгарские.

— Спасибо, только что покурил.

— А я втянулся, — сказал лейтенант. — До училища не курил. И, что любопытно, я стал разбираться в табаках. Раньше не верил, что есть знатоки, думал, притворяются. Хочется — куришь, а какой — не так и важно. А теперь любой не закурю. И что любопытно, табаки мне кажутся цветными. Есть желтые, красные, коричневые. Мне нравятся светло-коричневые. Вот «Беломор» для меня желтый, а польские «Спорт», черные, не могу курить.

— Мне тоже иногда так кажется, — сказал Семен.

— Правда? — удивился лейтенант. — Оказывается, у всех так. Лейтенанту хотелось поговорить, он молча просидел несколько часов. Его соседка, пожилая женщина, уснула сразу, как только выехали из Москвы.

— К родителям? — спросил Семен.

— К родителям, — подтвердил лейтенант.

— Отцу будет приятно, что сын — офицер.

— Отца у меня нет, умер после войны. Израненный пришел. Все кашлял, легкое прострелено было. Осталась мать и еще сестренки. Двойняшки, Десятилетку закончили.