Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

— Мать работает? — спросил Семен.

— А кому еще работать? Учетчица в колхозе. Сейчас ноги стали болеть. Пухнут к вечеру. Надо хорошему врачу показать. И девок надо учить. Это мнепридется взять на себя, — сказал лейтенант совсем по-взрослому.

— Трудно будет, — сказал Семен.

— А нам легко еще не было. Вот неделю назад часы купил. Первые часы в своей жизни. Сейчас мальчишки часы носят с пятого класса. Ничего, прорвемся.

Лейтенант затянулся сигаретой. Огонек осветил контур танка на петлице. Наверное, повторяет выражение кого-то из офицеров училища, подумал Семен.

— Ну, привет, — сказал лейтенант.

— Привет, — ответил Семен и взглянул на стрелку спидометра, вздрагивающую у цифры «100». Впереди показался город, и он убавил скорость. Пунктирные линии электрических ламп вычерчивали улицы, квадраты площадей.

Для него этот город — бензоколонка, и еще здесь всегда сходят пассажиры. Для него этот город всегда ночной. Ночной летний, зимний, осенний, в этом городе он никогда не был днем.

Здесь он знает буфет на железнодорожной станции, потому что буфет работает круглые сутки. В городе есть музей, училище медицинских сестер, кинотеатры «Октябрь» и «Колос», об этом он прочел на рекламном щите возле заправочной.

Из салона постучали в стекло кабины. Он кивнул. В зеркало он видел сосредоточенное лицо пожилой женщины. Может быть, и у нее давным-давно погиб муж, потому что погибли многие. Погибли молодые мужчины, а женщины уже без них стали старыми. Его матери сегодня тоже было бы больше пятидесяти.

…Он вспомнил, как долго бежал по следам машины, потом на асфальте следы пропали. Уже темнело, когда он вошел в деревню. Пахло навозом и дымом из труб. Гулко ударила ногой по подойнику корова, и жестяной звон разнесся по всей деревне.

— Чтоб ты сдохла! — крикнула женщина.

Ему очень хотелось съесть кусок хлеба с маслом, и он пожалел, вспомнив, как однажды выбросил, не доев, большой кусок.

Никто не обратил на него внимания, только в самом конце деревни окликнул старик с завалинки. Старик долго его расспрашивал.

— Дед Кирилл, говоришь? А мать как звали?

— Анна Кирилловна.

— Нюрка, значит. А отец кем был?

— Комиссар, — похвастался Семен.

— Сейчас все рядовые, — сказал старик и провел Семена в дом.

Семену дали молока и большой теплый ломоть черного хлеба, намазанного маслом. Масло таяло на хлебе. Он рассказал все подробно, женщина вытирала слезы передником и вдруг заплакала в голос, а старик на нее цыкнул.

На следующее утро старик запряг лошадь.

— Дед твой при новой власти большой человек, — сказал он и непонятно хмыкнул.

Вечером он вернулся с дедом. Семен и своему деду все рассказал подробно и про мать и про лейтенанта, который ходил по огороду с пистолетом. У деда тоже был наган в блестящей желтой кобуре, а на рукаве повязка с надписью по-русски и по-немецки.

Всю ночь старики ругались. Семен просыпался и слышал, как старик говорил:

— Велика Россия, Кирилл, всю не пройдут.

— Поживем — увидим.

— Вернутся наши.

— Однова живем, — говорил дед Кирилл.

— Сволочь ты продажная.

— Вот я тебе смажу, — пообещал дед Кирилл.

— Куда я против. Ты же Гитлером вооруженный.

— Не растравляй, — пригрозил дед Кирилл.

— Вернется зять, спросит…

Старики все-таки подрались, смыли кровь под умывальником, а на следующее утро Семен с дедом уехали из этой деревни.

В городе они зашли в полицию. По двору полиции ходили мужчины в одинаковых синих пиджаках, как потом Семен узнал, эту форму реквизировали для полицейских в местном универмаге. У всех, как у деда, на рукавах были повязки. В дежурной комнате висел портрет Гитлера, а под портретом, задрав хобот, стоял станковый пулемет.

Здесь же впервые он увидел Осипова. Осипов улыбался золотыми зубами, и все на нем поскрипывало: сапоги, портупея, кожаная куртка. Дед отозвал его в сторону.

Потом они поехали в полевую жандармерию, и Семен долго ждал в приемной на плюшевом диване. За дверью говорили по телефону, и Семен несколько раз слышал, называли его мать — Буслаева Анна Кирилловна. Вместе с дедом и Осиповым из кабинета вышел офицер с витыми, как крем, на пирожных, погонами, потрепал Семена, по щеке, дал ему плитку шоколада и улыбнулся:

— Мальчик, все будет хорошо.

— Что ж хорошего? — буркнул дед.

Семен сбросил скорость. Впереди было село. Автобус по селу идет две минуты. Семен давно подсчитал: село от окраины до окраины — четыре километра. На этот раз он отметил по спидометру: точно четыре километра. На обратном пути Семен проезжал село днем. Село запомнилось по велосипедам. Днем сотни велосипедов стояли у конторы, школы, домов. Года два назад появилось много велосипедов с моторами, наверное, был хороший урожай. На трассе Семен знал многих. Рядом с автовокзалом стоял дом. Там жил старик. Шесть лет Семен здоровался со стариком. Старик всегда встречал автобус. Он подходил и рассматривал пассажиров светлыми, выцветшими от старости глазами. Старик и зимой и летом носил куртку из серого шинельного сукна. Полгода назад старик перестал приходить к автовокзалу. Семен прождал его несколько рейсов и зашел в дом.

— Помер старик, — сказала ему неряшливая женщина и облегченно вздохнула. — Чудить стал на старости лет. Все ехать куда-то собирался. Помер. А вы кто ему будете?

Семен не стал ей объяснять, да и объяснять было нечего. Женщина подозрительно проследила за ним, пока Семен не закрыл калитку.

Они жили с дедом Кириллом вдвоем. Дед вставал на рассвете, доил корову и выгонял ее в поле, бабка умерла перед войной. Они сами варили щи, и Семен помогал деду крутить мясорубку. Вечером дед обычно рассказывал Семену о своей жизни. Выходило, что дед был героем, потому что воевал с белыми и был командиром.

— Ты немцев боишься? — спрашивал дед.

— Боюсь, — признался Семен.

— А ты не бойся, и все, — убеждал его дед. — Немец, он, конечно, не дурак, потому ему умирать тоже неохота. Ты видел наши танки?

— Видел.

— И все. Не бойся. У нас тоже есть танки. Мы еще им дадим под… — Дед выругался.

— Почему под…? — спрашивал Семен.

— Потому… — Дед обдумывал ответ. — Но ты плохих слов не употребляй, это некультурность. Но так их за ногу, их матерей…

Семен от деда выучил много новых слов. С тех пор прошло больше двадцати лет, и однажды, когда его разозлили слесаря в автопарке, Семен выругался дедовым ругательством так, что слесаря долго просили повторить, они никогда такого не слыхали.

Однажды заехал Осипов.

— Стрелять надо, а я для них хлеб собираю!

— Замолчи! — тоже крикнул Осипов. — Тебе ответственное дело поручили!

— А я на это дело!.. — Дед вставил свое любимое выражение.