Матильда Юфит - Осенним днем в парке

Анюта не поверила:

— Таким я вас не представляю. Вы совсем другой…

— Я стал другим. Долго потом работал над собой, менял свою душу и характер. Но, — он усмехнулся, — как видите, без большого успеха. Вот снова сорвался на соревнованиях… и снова, видно, заплачу́ за этот срыв…

Да, тогда он сполна заплатил. Был показательный процесс, обвинение в хулиганстве, да еще в общественном месте, и то, что всегда было предметом его гордости, — слава замечательного теннисиста, — тут обернулось против: тем более, мол, Виктор Трунов не имел права так себя вести, он на виду, а замарал советский спорт и так далее. Конечно, Виктор не оправдывался, не винил ни Шуру, ни Лешу, да и не знал, виноваты ли они… Он жаждал наказания, желал, чтобы его увезли, услали к черту на рога, — только бы исчезнуть, уйти от любопытных, то сочувственных, то злорадных взглядов людей. Ему казалось, что мир содрогнется, что развитие спорта приостановится без него.

— Я ведь был совсем глупым щенком, ошалевшим от удачи. И думать не умел самостоятельно, жил по чужим рецептам, по готовой схеме. Это уже потом научился думать…

И чем больше он тогда размышлял, тем полнее осознавал свою вину перед Шурой и перед самим собой, перед их любовью. Так он и не узнал, родила ли Шура и чей это ребенок. Он все-таки не верил, что это не его ребенок. Ему хотелось, чтобы родилась девочка, похожая на Шуру, с такими же блестящими, злыми глазищами. Только не дай бог, если и характер у нее будет как у матери, — все сокрушит из гордости. Бахнула за столом, что выходит за Лешку, чтобы не было поворота назад, чтобы отрезать все пути. И уехала одна, исчезла так, что и следа не осталось. Он, правда, долго надеялся, что Шура найдется, отзовется, хоть как-нибудь даст о себе знать. Ждал, пока не понял, что ждать больше нечего.

Чтобы как-то уйти от воспоминаний о Шуре, он стал добросовестно перечислять, с кем еще и когда встречался, ходил в кино или перекинулся словом. Но Анюту это уже не интересовало.

— Выходит, — сказала она, — что вы любили и любите свою бывшую жену.

— Может быть, — согласился Виктор.

— Не может быть, а любите.

— Какая уж там любовь! Любовь, может, и была когда-то, но все выгорело… — Он поднес руку к груди, как будто хотел показать, где именно выгорело — в сердце. — Выгорело, как в пустыне. — Он засмеялся. — Видели среднеазиатскую пустыню, серый песок и кое-где колючий, такой кустарник — саксаул?

— Когда мы в войну жили в Средней Азии, то топили этим саксаулом печку… Я была тогда совсем маленькая… — Анюта тоже засмеялась. — Видите, как неудачно. Не совпало. Когда я могла быть вашей ученицей, вы еще там не работали… — Она дразнила его. — Или я могла бы стать вашей возлюбленной, если бы жила там теперь…

— Ох, — сказал Виктор искренне, — не дай вам бог при моем характере, который я никак не обуздаю, и при моем невезении связать со мной свою жизнь.

Анюта отшутилась:

— А я смелая. Я ведь очень отчаянная. Спросите вот у Маргариты Ивановны…

Маргарита Ивановна в эту минуту вышла в коридор. Стояла, держась за дверь, и сердито смотрела на Анюту.

— Вы с ума сошли оба, — сказала она неодобрительно. — Ночь на исходе. О чем вы тут толкуете? Опять ваши штучки, Анюта, только не пойму, какие. — Она адресовалась теперь к одной Анюте: — Ноги не заболели?

— Заболели, — ответила Анюта кротко. — И правда, идемте в купе, посидим.

Они уселись. Маргарита Ивановна позевывала и куталась в шерстяную кофточку. Анюта положила голову ей на плечо.

— Не наваливайся, лиса, — сказала старуха. И спросила у Виктора: — Вы верите ей? Ведь это лиса.

Он виновато улыбнулся, не зная, как себя держать. А Анюта сказала:

— Вы знаете, Маргарита Ивановна, я бы согласилась выйти замуж за этого упрямого человека, только бы иметь право обломать об его башку крепкую палку.

— Опомнитесь, Анюта, что вы болтаете?

— Да ничего я не болтаю, Маргарита Ивановна. Это же чудо, а не человек. Сентиментален, слезлив, порядочен. Чем не муж? Чудо двадцатого века, честное слово.

— Хорошенькое чудо, — отшутился Виктор. — Вы разве не видели — меня милиционер в поезд усаживал? Такая я опасная личность.

— На Руси всегда жалели арестантиков.

Поезд остановился на каком-то полустанке. Ждали встречного, что ли. Послышались громкие голоса, кто-то снизу застучал по колесам — проверял ось. Виктор отодвинул занавеску. Да она и не нужна была больше — стало светло. Вагон находился в самом хвосте, видны были только красный линялый штакетник и маленький домик с крылечком, на котором в домашней кофточке и в красной фуражке стояла с флажком в руках стрелочница. Об ее ноги терлась рыжая худая кошка.

— Какая прелесть! — закричала Анюта и, схватив со столика кусок колбасы, метнулась из купе.

— Отстанете! — крикнула Маргарита Ивановна. И накинулась на Виктора: — Вы только не воображайте, Анюта очень и очень талантливый научный работник.

— Я так и подумал, что научный… Наверно, муж немало страдает от такого характера?

— Муж, — сердито бормотнула Маргарита Ивановна. — Где это вы видели современную самостоятельную женщину, у которой есть муж? Мужа надо уметь удержать, а Анюта…

— Но вы же сами сказали, что она хитрая.

Ему почему-то приятно было, что мужа у Анюты нет. Хотя она совсем не интересовала его, только раздражала, злила, сбивала с толку. Это верно, мужчины не любят таких колючих женщин. Слишком беспокойно…

— А все-таки я боюсь, что она отстанет. Ведь эта нахалка не сомневается, что поезд без нее не уйдет.

Виктор охотно сорвался с места. Под чуть презрительным взглядом проводницы он пробежал в тамбур и, перегнувшись, стал смотреть, где Анюта. Та кормила кошку. Он спрыгнул на крупный зернистый гравий. Прелесть утреннего, свежего, чуть холодноватого воздуха обволокла его. Паровоз свистнул, позади загрохотал встречный поезд. В несколько прыжков Виктор одолел пространство до домика, схватил Анюту за руку и поволок. Она, хохоча, побежала за ним. Виктор подхватил Анюту и втащил ее на ступеньку, когда вагон, вздрогнув и лязгнув какими-то железными частями, уже стал двигаться.

— А вы умеете бегать, — сказал Виктор.

— Умею…

Они вошли в купе веселые, но Анюта никак не могла отдышаться. Виктор научно и строго стал объяснять, что у нее не поставлено дыхание, так нельзя.

— Ну, потешила свою душеньку, устроила спектакль! — сердилась Маргарита Ивановна.

— Не спектакль, просто я не всегда помню, что годы идут…

— Да, не молоденькая уже, — все сердилась Маргарита Ивановна. — Думай о диссертации, а не о кошках.

— Я в отпуске, — сказала Анюта, сокрушаясь. — Я всего хочу. То жить в столице и шляться по ресторанам, то вековать на таком вот разъезде, как этот. То хотела бы быть верной и безутешной вдовой, то менять мужей и родить кучу детей. Все, что вижу, мне хотелось бы иметь. Моя мама так и называла меня — «жадная девочка»… — Она помолчала и прибавила беспечно: — Вот увидела цельного, хорошего человека, настоящего мужчину, а не наших, — она скривилась, — кандидатов и докторов, и как-то жалко упускать. Так и тянет заграбастать. Хотя, если подумать, на что он мне нужен?