Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман

- И Борис пишет ярко, - обронил Владимир, глядя на новый этюд Карена, - но у Юлина получается почему-то грубо и неестественно.

Карен оглянулся и вздрогнул.

- Володька! - И бросился в объятия Владимира, крича: - Эй, ребята, давай сюда, Володька приехал!

Прибежали Павел и Петр. Оба с этюдниками. Павел в украинской рубашке с открытой грудью, Петр в синем штатском костюме. Друг друга отталкивая, начали мять Владимира.

- Тебя во сне видел, - сообщил Павел.

- Это к дождю, сострил бы Пчелкин, - отшутился Владимир.

- Нет, к сыну, - поправил Карен.

Все дружно засмеялись.

Дача Пашиного тестя стояла на высоком берегу речушки со студеной прозрачной водой. Небольшой скромный домишко, окруженный фруктовыми деревьями и сиренью, весело и удивленно смотрел открытыми окнами на юг. Территория участка представляла зеленый пригорок, круто сбегающий вниз к густым кипучим зарослям ольшаника, прятавшим от солнца неугомонный ручей. Над ручьем поленовский мостик, под ним в летнюю жару хранились бутылки нарзана и цинандали. На склоне красовались уже немолодые березки-близнецы. У самой воды стоял длинный стол со скамейками, а чуть поодаль, в самой густой заросли, - беседка. С двух сторон участок окружали ровные шеренги рябин.

Все тут было живописно, солнечно, все запоминалось и пришлось по душе Владимиру. А вот у Юлиных он был дважды, но, спроси его про их дачный участок, и он ничего бы не мог сказать.

Вышла Таня, полная, большеглазая, с длинными толстыми косами. Подошла к Владимиру и сказала с улыбкой:

- А я на вас обижена...

Голос мягкий, и вся она - воплощение спокойствия и доброты.

- Чем я, Танечка, провинился перед вами?

- Не могли раньше-то приехать? Тоже, друг называется.

- Это ему не простится, - поддержал Павел жену с деланно-грозным видом. - Вот сядем за стол и припомним ему!

Таня ушла хлопотать о закусках. Друзья сели на скамейке под березами-близнецами.

- Ты как нас нашел? - спросил Павел.

- Борис показал...

- Ты был у него? - Широкое лицо Павла нахмурилось, глаза потемнели.

- Вы что, поссорились? - насторожился Владимир.

- Просто выяснили отношения, - ответил Павел. - Борис оказался тем золотом, которое и в воде не тонет... - Петр в подтверждение молча покачивал головой.

- Перед свадьбой я имел удовольствие познакомиться с его отцом, - с нарастающим возмущением продолжал Павел. - Видал это мурло? Ну вот. Танечка целый месяц гонялась за шифоньером и книжным шкафом и все не могла достать. Однажды в магазине какой-то тип шепнул ей: «Вам шифоньер? Двести рублей, и все будет». Таня возмутилась, конечно, а потом видит, привезли прекрасную венгерскую мебель. Эх, думает, черт с ним! Уплатила тому типу двести рублей, он ей чек, она в кассу. Прибегает ко мне, рассказывает: «Купила две вещи, пойдем перевезем». Тут как раз и Борис был. «В каком магазине?» - спрашивает. Таня назвала адрес, и Борис почему-то сильно смутился. Ну, я не придал этому значения. Приехали мы с Таней в магазин, слышим, называют фамилию директора - Марк Викторович Юлин. Я подошел к нему и, еле сдерживаясь, спрашиваю: «Вы отец Бориса?» - «Да, - говорит, - а в чем дело?» - «Просто, - говорю, - хотел познакомиться. Я - художник Окунев. Благодарю вас за услугу». Думаете, смутился? Ничего подобного! Принял как должное и глазом не моргнул. Вот вам тип нового спекулянта!

Павел поднялся, шумно сплюнул и ушел помогать жене.

Петр стал рассказывать о «салоне» у Иванова-Петренки. По его словам, тот вечер открыл ему глаза.

Из кустов выпорхнул ловкий веселый Карен. В каждой руке - по две бутылки. Он запыхался, должно быть, бежал в гору. На матово-бледном лице, оттененном черными усиками, сияло задорное легкомыслие. Голос его звенел:

- Не жизнь, а подмосковная сказка! - Но, увидев серьезные хмурые лица друзей, переменил тон: - Стряслось что-нибудь?

Владимир поднялся, обнял его, сказал со вздохом:

- Не все же сказки, Каренчик, есть и суровые были. Впрочем, и сказки бывают жуткими, но пугают они только детей. У взрослых страх - дело субъективное... Ну, как ты живешь, Карен?

- Скучно и жалко.

- Скучно - я понимаю... А жалко почему? Кого жалко?

- Себя, Володька. И на кой черт я пошел в этот квартет на должность проказницы мартышки!

- Ничего, терпи. Зато лауреата получишь, - добродушно подначивал Владимир. Карен криво ухмыльнулся, и эта ухмылка была похожа на то, словно человек проглотил какой-то горький комок.

От дома к ручью с большой салатницей в руках торжественно спускался Павел. Его низкий раскатистый бас звал ребят к столу.

Сели. Помолчали. Еременко снова заговорил о наболевшем:

- Уже раздаются голоса: к черту батальную живопись, к черту искусство, которое воспитывает патриотизм! Да здравствуют общечеловеческие страсти!

- Да! А ты Петину статью читал? - спросил Павел.

- Петину статью? О чем? Где?

- Э-э-э, дорогой товарищ! Главного ты еще не знаешь! - воскликнул Карен.

Павел и Владимир одновременно посмотрели на Еременку: один - торжествующе, другой - вопросительно. А Карен продолжал, лукаво сверкая своими черными быстрыми глазами:

- В «Красной звезде» о батальной живописи, вернее - о тех, кто пытался ее заживо похоронить.

- Статью или живопись? - спросил Владимир.

- И то и другое, - с улыбкой вставил Еременко.

- Да где же мне читать: в деревне «Красную звезду» не выписывают.

- Эх ты, темнота! - протянул Карен, дружески обнимая Владимира. - Да он, можно сказать, нанес первый удар по «салону» Осипа Давыдовича.

- Не столько по «салону», сколько по себе, - возразил Павел. - Статья - бумеранг.

- Это мы еще посмотрим, - задиристо произнес Еременко. - Что они со мной сделают? Грязные сплетни распускают? Ну и черт с ними: грязь не пристанет.

- Ты думаешь? - Павел внимательно и обеспокоенно посмотрел на Петра.

- Да мало ли они анекдотов сочиняют о тех, кого ненавидят, - не соглашался Еременко. - Ну и что из того! О Камышеве чего они только не сочиняли! А разве авторитет его как художника среди народа пострадал от этой болтовни?

- В какой-то степени - да, - с грустью сказал Владимир. - Девять человек не поверили, а десятый поверил. Меня в деревне об этом спрашивали: верно ли говорят, что Камышев третью жену бросил и сошелся с восемнадцатилетней дочерью министра? А картины свои, говорят, по фотографиям делает. Будто специально двух фотографов держит: они ему фотографируют все, что надо, потом на холст, как на экран, переносят, а он уже раскрашивает. Дескать, техника облегчает труд художника.

- И до деревни дошли эти байки? - удивился Еременко.

- Представь себе, дошли. Значит, умеют распространять.

Еременко задумался. Дело в том, что, пока он ездил на Волгу, по Москве было пущено несколько подобных баек и в его адрес. Фабриковались они в «салоне» Иванова-Петренки, в этом никто не сомневался, но Петр как-то не придавал им значения. Он это воспринимал как пример бессилия противника, способного на мелкую пакостную месть. То, что Борис Юлин перестал с ним здороваться, Петра просто смешило. Но вот однажды его пригласил к себе начальник студии и показал ему письмо, подписанное группой художников. Письмо это было адресовано на имя начальника Главного политического управления Советской Армии. В нем сообщалось, что родная мать военного художника капитана Еременки ходит по селам и побирается, а сын ее, пьяница и развратник, ни разу в жизни не прислал ей ни копейки денег. Фамилии авторов письма оказались вымышленными. У Петра Еременки не было родителей, об этом, очевидно, знали и авторы этой грубой анонимной фальшивки. Но на что они рассчитывали? Хоть не надолго, на минуту, навести тень на ненавистного им человека. Авось эта тень сохранится в памяти начальников: время пройдет, сам факт забудется, а тень останется.