Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман

- На этом полотне - печать глубокой мысли и большой любви к человеку.

- А что, верно ведь? - согласился Петр.

Но тотчас же они услышали совершенно другое:

- Слабовата по живописи. Однотонна. Желтизны много...

И в другой стороне голос:

- Главный герой - на втором плане, это нехорошо...

Еременко не выдержал:

- Ерунда какая! У Иванова Христос на пятом плане, но все взоры обращены к нему.

На громкий негодующий голос Еременки обернулся человек, хуливший картину «Прием в партию». Лицо его ничего не выражало: глубоко вставленные маленькие мутные глаза, серые, помятые щеки, жиденькие черные брови... Разве только о пестрый галстук мог споткнуться взгляд. Взглянув на него, Еременко процедил:

- Вот такие часто и навязывают свои мнения худсоветам.

Пошли дальше.

Владимир остался. Ему хотелось послушать мнение зрителей.

- Уже все ясно: успех полный, - убеждал Петр.

- Что ты! - воскликнул Владимир. - Не слыхал разве?

- Пустяки, - уверил Еременко. - Подумаешь, какой-то плюгавый критикан сболтнул сам не зная что!

Но Машков не был склонен пренебрегать критическими замечаниями.

- Вспомни, - попросил он Еременку, - как Гоголь относился к критическим замечаниям людей враждебных. То, чего не заметит благосклонный глаз друга, то не пропустит озлобленный, пристрастный глаз недруга.

- Умная мысль, - поддержал Карен.

- А Пчелкин поступил несерьезно, - вдруг сказал Павел. - Зачем выставил «Горького на Волге»? Ведь говорили ему, что вещь не доработана. Прямо носом ткнули в недостатки. Тут уж действуй по пословице: «Коль двое говорят, что ты пьян, - ложись спать».

- Наверно, доводы Винокурова оказались сильней наших, - сказал Еременко со злостью. - А может, это вызов? Своего рода программа? - вопросительно посмотрел он на товарищей.

Ему не ответили.

Легкий на помине появился Пчелкин. Обращаясь к Владимиру, сказал по-отечески наставительно:

- Смотри не зазнайся! - Владимир спросил его:

- А как тебе нравится Барселонский? - Николай Николаевич, щурясь, оглядел стены, сказал неопределенно:

- Что ж, в них (имелись в виду акварели) что-то есть... Во всяком случае, для Барселонского это необычно.

- Но тебе-то нравится? - настойчиво допрашивал Владимир.

- Видишь ли, «нравится» - это дело вкуса, а о вкусах, как ты знаешь, не спорят. - И дружески улыбнулся.

- Это кто сказал, что о вкусах не спорят? - спросил Еременко.

- Французы, - ответил Пчелкин.

- Вот именно, - заметил Машков, - потому-то они первыми и начали губить искусство.

- Нет, дорогой Николай Николаевич, будем спорить, -уже серьезно заговорил Еременко. - Будем отстаивать здоровый вкус и здоровое искусство. Будем за него драться.

К друзьям подошел опять Борис Юлин. Он снисходительно кивнул на портрет колхозника Вишнякова, написанный Машковым.

- Хорош старик, с характером! - И тут же, без перехода. - Ну, а как мои девки после доработки? - За всех ответил Вартанян:

- Да, собственно, ты их только переобул, а в остальном...

По лицам приятелей Борис понял, что картина им не нравится, но не смутился и заговорил бойко и самоуверенно:

- Винокуров упрекает меня за то, что нравится Иванову-Петренке. Не поймешь, кому верить. Лучше, кажется, только себе. Впрочем, Михаил Герасимович Камышев находит, что в моей картине есть что-то общее с Пчелкиным.

- Да это и все находят, - в тон сказал Окунев.

По его голосу трудно было определить отношение к картине, но Борис и не очень-то дорожил мнением Павла. Еременко добавил к словам Павла:

- Все находят, а Пчелкин отрицает. Ничего, говорит, похожего.

Юлин сделал обиженное лицо и отвернулся от друзей, разыскивая глазами Люсю.

Лебедева пришла на выставку вместе с Борисом и была свидетелем успеха картины Владимира. В душе она радовалась и по-хорошему завидовала ему. Держалась одна, в сторонке: так лучше было наблюдать за Владимиром. Улучив минуту, когда он остался один, она подошла, поблагодарила за подарок, поздравила с успехом картины. В темных ее глазах - молящее ожидание и тихий укор. Они не виделись очень давно.

- Ваш подарок для меня - самая дорогая картина в мире...

Ему было приятно слышать эти слова, но он с тревогой и волнением ждал слов других. Не дождавшись, спросил:

- Когда же свадьба?

Она не боялась такого вопроса, ждала его и все-таки, когда он спросил, вспыхнула.

- Не знаю... Может быть, никогда... - И осеклась: к ним сквозь толпу пробирался Борис.

Увидав его, Владимир поспешно простился и отошел.

* * *

Утром на третий день после открытия выставки Владимиру позвонил Павел Окунев.

- Читал сегодня «Советское искусство?» - спросил он загадочно.

- Нет, а что? - с неосознанным беспокойством спросил Владимир. Потом вспомнил про статью, которую написал совместно с Петром для этой газеты, и улыбнулся: «Напечатали!» Но почему же так угрюмо говорит Павел:

- Прочти. Непонятные вещи творятся на белом свете... - И положил трубку.

Владимир босиком побежал на лестничную площадку к почтовому ящику, дрожащими пальцами извлек газету и, не утерпев, тут же развернул ее. Гм... огромная статья Семена Винокурова о выставке. Вернулся в комнату и с ходу стал читать.

Так, так: акварели Барселонского, живопись Пчелкина и Юлина открывают новую страницу в развитии советского изобразительного искусства. Богатство красок... трепет березовой листвы... необычайная экспрессия... Так, так...

«А мы-то по своей темноте и неопытности принимали изысканную пестроту этой живописи за манерность, за кривляние, за желание во что бы то ни стало пооригинальничать, -думал Владимир, читая статью. - Акварели Барселонского мы считали заумной мазней, а это, оказывается, всамделишные шедевры, новое слово в советской живописи... Картину Бориса Юлина считали подражанием ремесленника, а это, оказывается, “талантливое отображение социалистической действительности”! Ну и ну, черт возьми!»

Чертыхаясь и отплевываясь, Владимир продолжал читать, перескакивая через пустопорожние строчки. Ага, вот, кажется, и про формализм... Вартанян! Вартанян зачислен в формалисты! Вот, оказывается, кто наш враг! По мнению критика, Вартанян пишет слишком яркими, слишком светлыми красками...

В большой статье, претендующей на обзор выставки, не было ни слова о «Приеме в партию». Как будто такой картины и не было.

Владимир растерялся. Этого он не ожидал. Ну, пусть бы разругали, указали на промахи (наверное, есть и промахи!) - что угодно, только не молчание! «Впрочем, -вспомнил он умные слова, - умолчание тоже своеобразный вид критики».

Статья Винокурова вызвала бурную реакцию среди читателей, побывавших на выставке. В течение всего дня в редакцию звонили художники, студенты, служащие, инженеры. У всех был один и тот же недоуменный вопрос: