Ион Друцэ - Белая церковь. Мосты

Теперь меня можно было хлопать сколько угодно. Я щеголевато поворачивался, скрипел новыми сапогами. Мастера восхищались собственной работой. Шинель сидела на мне, будто влитая. Голенища плотно облегали ноги. А запах сукна! Что по сравнению с ним благоухание любого одеколона!

— Хватит фасонить! Надо пойти доложить генералу…

— Что доложить?

— Штатская серость! В армии обо всем надо докладывать старшим. Даже если сапог натрет ногу…

— Здорово меня обмундировали.

— У нас все делается на совесть. Армия!

— Износу не будет… Если бережно обращаться.

— Нафталином пересыпать… И сохранится, пока тебя с директоров снимут.

— А как же!

Когда мы с писарем вернулись в штаб, там было оживленно: офицеры сновали, суетились возле генерала. Во всех комнатах беспрерывно трещали телефоны.

— Пошли домой, Тоадер.

Кому довелось изведать хоть одну тихую фронтовую ночь, тот знает, что такое война. Мирный покой, в обычное время клонящий ко сну, близ передовой гонит сон прочь. Тишина рождает в душе солдата страшные предчувствия, ожидание, неизвестность.

— Не спишь? — спрашивает дома отец.

— Нет.

— Готовятся наши.

За полночь земля задрожала.

— Тяжелые машины проходят…

— Да.

— До чего много стало грачей, жаворонков, скворцов…

— Много.

— На рассвете в нашем дворе пели соловьи. Завтра покажу, где гнездо свили.

— В этом году я еще не слышал кукушки.

— А я слыхал!.. Прилетала к нам в сад. Садилась на верхушку яблони и широко разевала клюв, красный такой… И куковала, куковала. Солдаты, офицеры останавливались, ждали, сколько накукует.

— Говорят, после того как наклюется кукушка спелого ячменя, у нее пропадает голос.

— Да, старики рассказывают…

— В этом году никто в Кукоаре не сеял ячмень.

— Кукурузу тоже.

— Нашла кукушка в других местах ячмень.

— В других…

— А пшеница нынче хорошая?

— Очень… И виноград будет хороший.

— «Мадлена» и «жемчуг» поспели?

— Уже. Но горькие.

— Почему?

— Виноградники не обработаны. Ветром нанесло полыни, лебеды, всякой горечи. Мотается куст на ветру, трется о полынь… горчится…

И снова давящее молчание. Лишь изредка пролает немецкий пулемет. Такая у немца привычка: всю ночь старается показать свою неусыпную бдительность.

— Когда фронт удалится, надо будет навести порядок, — вздыхает отец. — Тоадера, сына Василе, похоронить на кладбище, возле родителей…

— Разве его не привезли?

— Нет.

Уснули мы на заре свинцово тяжелым сном. Когда я открыл глаза, отца уже рядом не было. Вскоре он вернулся с двумя котелками солдатской каши такой густой, что ложка в ней стояла торчком.

У наших ворот остановились трое ездовых — усатые сверхсрочники, которым совершенно не шла военная форма. Капитан Шкурятов понемногу ступал уже на свою раненую ногу и очень радовался этому.

— Натощак или как? Все равно пошли, подводы ждут.

— Куда?

— За партами.

— Что так смотришь, будто с луны свалился? Немцы удрали, наши обошли их с фланга… Теперь их выбивают из камышей.

— Солоновата эта каша.

— Дареному коню в зубы не смотрят, товарищ директор!

Мы поехали в сторону Кулы. При нынешней нехватке рабочих рук я был очень доволен, что армия помогает нам даже свозить парты.

Навстречу нам шляхом ползла большая колонна пленных немцев. Они брели понурив головы. Смотрели в сторону, как побитые собаки. Лица их были серы, как и запыленные, измятые мышиные кители. Незадачливых покорителей мира конвоировал взвод румын. Лишь в хвосте колонны ехали верхом два советских солдата с автоматами на груди.

Проверяя себя, автоматчики спросили дорогу на Бельцы. Отец показал им.

Снова и снова слава коллективным усилиям! Мы мигом нагрузили парты. Прихватили еще три черных полированных столика, взятых немцами неизвестно у какого помещика.

— Хорошо бы взять и эти бревна! — сказал отец, показывая на груду балок. — Блиндажную обшивку распилим моторной пилой… Знаешь, школа осталась без ограды…

— Вы правы… товарищ председатель. Должен сказать, в райкоме нам разъяснили, что сельсовет обязан оказывать школе всемерную помощь. Надо, чтобы занятия начались вовремя. Так что вы нам помогите с транспортом. И квартиры подыщите для учителей…

— Увидеть бы хоть одну рубашку, сохнущую на плетне. Услышать скрип калитки… Без петушиного крика и собачьего лая рехнуться можно…

Раненых, помещавшихся в школе, постепенно вывозили в бельцкий госпиталь. Освобождавшиеся классы убирали, белили, чистили, превращали госпиталь снова в школу. Все работы осуществлялись с фронтовой оперативностью. Я даже не успевал уследить, как все делалось.

Лишь два события отвлекли меня от дел. В село вернулась семья Негарэ.

И на этот раз Георге Негарэ оказался проворней других односельчан, руководствуясь, видимо, старой поговоркой: кто рано встает, тому бог подает. Не с пустыми руками вернулся из странствий Негарэ. Длинная его телега, укрытая домотканым половиком, была полна пшеницы.

— В добрый час, кум! — крикнул он отцу.

— Благодарствуйте. Живы-здоровы?

— В порядке.

— Насовсем?

— У нас еще осталось неубранное поле.

— Жена там?

— Пусть побудет… пока дочек привезу.

— Я хотел тебя предупредить: сарай твой заперт, ключи у меня.

— Какое-нибудь военное имущество?

— Нет, вино сельчан. Военные власти распорядились временно держать под замком. Потом вернем людям… Вот и весь сказ.

— Пока еще уберем, очистим кукурузу… Сарай все равно пустовал бы… Пользуйтесь.

— Что ж, хорошо, что все здоровы…

Второе событие было связано с появлением в Кукоаре моего однокашника Прокопия Гылкэ. Я так обрадовался встрече, что забыл его отчество. И как ни старался, никак не мог выведать у него имя отца. Прокопий был чрезвычайно занят. Снял со спины большой деревянный ранец, — видно, из-за уборочной страды отец не мог привезти его на подводе, — и стал присматривать себе класс для жилья. Я пояснил, что сельсовет подыщет ему квартиру, пусть не беспокоится.

— М-да, жаль! Я бы сложил печь, отец обещал привезти мешок муки… Я ведь умею печь и хлеб, и плачинты лучше всякой женщины.

— В хозяйстве пригодится.

— У нас в семье девушек не было…

— Присядь, ты же с дороги, Прокопий… Э-э-э… Что возишься с этим ящиком?

— Это не ящик, Федор Константинович… Патефон! Пригодится…

— В клубе — вполне…

— Нет, знаете, со мной… У меня другой опыт… Я при помощи патефона преподаю в вечерней школе.

— Это как же?

— Молодежь по вечерам не очень-то любит заниматься. Ходит веселиться в клуб. Тут я включаю патефон. Потанцуйте немного в школе, ребята, а потом немного позанимаемся. Своя методика. На меня в районо писали… Кляузничали, когда работал в своей деревне. Ну, приехала проверка. Ничего не могли поделать: самая лучшая посещаемость — у меня. А посещаемость тоже не шутка. В вечерней школе посещаемость — это все!