Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

«Строют!.. Здорово строют!..»

Широкие, исхоженные тяжелыми рабочими шагами трапы вели все выше и выше. И там, откуда свалился и расшибся рабочий, на самом верху, остановился Влас вместе с другими членами комиссии и перевел дух.

Серой беспорядочной грудой лежал вокруг город. Терялись в сложной запутанности просветы улиц и переулков. Сверкали на солнце стекла окон. Ввинчивались в лазурную зыбкую высь хрупкие витые столбы дыма из тонких, стройных и высоких фабричных труб. Обезглавленно торчали церковные купола. И на самом краю, прорываясь сквозь зубчатость и зазубренную линию этажей, голубела широкая река.

Серой, сложной и необозримой грудой лежал внизу город, и шел от него неуловимый, неумолчный гул. И гул этот — шумные и многообразные шумы и грохоты — плыл, катился и докатывался сюда, вверх, к Власу.

Влас еще сильнее почувствовал, что у него кружится голова, и он ухватился за тесину, отгораживающую легкую деревянную галлерею, на которой остановились члены комиссии.

— Ну, товарищи, вот здесь! — сказал в это время Суслопаров. — Было приказанье, чтоб ничего не тронуто было, чтоб оставалось оно так, как было, когда свалился отседа Савостьянов... Давайте обсмотрим всё вокруг.

Пятеро ближе придвинулись туда, куда указал Суслопаров. Влас, осторожно ступая и крепко, держась за тесину, двинулся вслед за другими.

— Глядите-ка, — взволнованно вскрикнул один из пятерых. — Доска-то!

— Подпилена! — подхватил другой.

— Никак подпилена?!

— Да как же это?..

Влас услыхал в этих восклицаниях тревогу и шумное изумление и, забывая осторожность, протиснулся вперед. Суслопаров слегка отстранился и пропустил его поближе к злополучному месту, откуда сорвался Савостьянов. Влас наклонился и увидел: брус, служивший барьером, перилами вокруг галлереи, лежал переломленный. Вот здесь тот парень, Савостьянов, оперся, видимо, понадеявшись на загородку, но своей тяжестью переломил брус и полетел вниз. Влас посмотрел на концы переломившегося бруса: с одной стороны излом был ровный, как по линейке.

— Что ж это? Да как же это? — повторил он растерянно чужие слова. — Да ведь это, братцы, подпилено! Пилою!.. Кто же?..

— Кто? Сволочь вредительская, вот кто!

— Будем составлять постановленье... — предложил Суслопаров. — Запишем все, как оно найдено.

Техник, находившийся в составе комиссии, вытащил из папки чистый лист бумаги. Члены комиссии снова внимательно осмотрели переломившийся брус, измерили его толщину, испытали крепленье, потрогали стойки. Влас, не отрываясь, следовал за ними, слушал, осмотрел, трогал брус, стойки, но видел все как в тумане. Он был поражен этой чьей-то злой и жестокой проделкою. Он не мог притти в себя от горестного, жгучего изумления. И когда ему дали подписать акт, он захватил негнущимися пальцами карандаш, и рука его тряслась.

— Кто же это? — нелепо и растерянно повторил он, оглядывая товарищей.

— А об этом теперь Гепеу дознается! — сурово и жестко ответил Суслопаров.

Влас растерянно оглянулся. Ему пришли на ум слова Феклина: «На убой нас, на погибель заманули!». О ком он толковал? Ведь вот об этих, о Суслопарове, об Андрее, о партийных. А они ни при чем. Они сами виноватого ищут. Кто же гадит? Кто, не жалея рабочих жизней, ведет свою какую-то темную игру?

Смутная тревога, которая не раз за последнее время наваливалась на него, придавила Власа, и он вздохнул.

И снова пошел он по широким, пружинившим трапам последним, вслед за другими. Громоздились вокруг него непонятные, незаконченные, сложные сочетания арок, стен, переходов и снова стен, переходов, арок, галлерей. Росли ввысь и оформлялись там по мере того, как опускался, как сходил он вниз контуры громадного здания, очертания величественных корпусов будущей фабрики.

Пахло известью, цементом, кирпичом. Пахло смолью, свежим деревом. Ухали, гудели разнородные звуки. Раздавались человеческие голоса.

Кипела работа.

Внизу, на земле, Влас, передохнув, решительно придвинулся к Суслопарову и взволнованно попросил:

— Ты, товарищ, объясни мне толком... Что ж это такое? Откуда?

Было собрание. Его созвали сразу же после того, как комиссия осмотрела место происшествия и составила акт. В бараке было шумно и жарко. Носились возбужденные возгласы, из угла в угол катилось гуденье. Шумел народ.

По поручению комиссии Суслопаров рассказал о том, что нашли они там, вверху, на стройке. И его рассказ упал на головы собравшихся оглушительным ударом. Негодование рабочих прорвалось страстно и неудержимо. Под низким некрашенным потолком стадо невыносимо шумно.

В шуме и возбуждении толпы, которую председатель групкома с трудом призвал к порядку, возле Власа очутился Феклин. Потянувшись к уху Медведева, он шепнул:

— Орут, галдят, а до точки, до пункта до настоящего так и не доберутся! Ты думаешь, кто эту механику всю навел?

Слегка отодвигаясь от Феклина, Влас коротко сказал:

— Не знаю!

Феклин прижался к нему теснее и обжег жарким шопотом:

— Техники... головка.

— Почем ты знаешь?

— Знаю!..

Взгромоздившись на табурет, в это время плотник Андрей громко заговорил:

— Дело это, товарищи, нечистых рук. Настоящее злостное вредительство это, товарищи!.. Классовый враг орудует промеж нас, срывает строительство, мешает работе. Кому нужно было подпилить тесину, чтоб безвинный рабочий сверзился с этакой вышины? Какая гадина пошла на такую штуку? Ясно, что тому это нужно было, кто против соцстроительства, кто против рабочих, кто против пятилетки!..

Влас вытянул шею и схватил Феклина за локоть:

— Слышишь?

— Очковтеры! След заметают! понятное дело! — злым шопотом отозвался Феклин.

— А промежду прочим, — продолжал Андрей, — по углам те гады слушки пускают подлые, середь темных и несознательных небылицы да враки разные придумывают. Зачем это, как вы думаете, товарищи, они делают? А за тем единственно, чтоб сбить с пути, чтоб посмутьянить и чтоб сомненье середь неорганизованной массы образовать!.. Этих гадов, товарищи, следует крепко по рукам шибануть! Так шибануть, чтоб искры у них из гляделок посыпались!..

— Совершенная правда... Правильно! Правильно!.. — просыпалось вокруг грохотом и гомоном.

— Слышишь? — снова уцепился Влас за Феклина. — Супротив тебя выходит разговор.

— Мало ли что! — угрюмо прошептал Феклин.

Влас раздул ноздри, тяжело дыша: Феклин показался ему противным и враждебным. И, чувствуя, что острая неприязнь к соседу разбирает его безудержно, что весь он наливается злобой, он с жестокой усмешкой предложил:

— А ты выдь да объяви, что, мол, врут! Выдь!

Феклин шарахнулся от него. Сверкнул глазами и, сдерживая жгучую ярость, бросил:

— Подыгриваешься?! Выслужиться хочешь? В июды-христопродавцы гнешь?!