Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

В адресном столе, куда он по чьему-то совету обратился, ему быстро указали улицу и номер дома, где жил Петр. Не откладывая, Влас отправился туда.

Петра Некипелова не видал он года три. Парень учился в городе и приезжал когда родные были в силе, домой на каникулы. Устинья Гавриловна и отец души в нем не чаяли, и рос он в холе да неге. Никанор Степанович говорил про него с ликующей гордостью:

— Огромадных способностей парень! Талант. Дойдет до большего, коли господь не отвернется.

А когда Петра Некипелова вышибли из вуза за кулацкое происхождение и, казалось, что талантам его пришел конец, Никанор Степанович ненадолго закручинился и скоро снова поверил в способности сына. Особенно после того, как тот поместил в газете объявление о том, что порывает всякую связь с кулаками-родителями. Но это было уже тогда, когда Влас бушевал против новых порядков в своей деревне и решал бросить все и уйти куда глаза глядят.

Влас помнил Петра Некипелова чистеньким и молчаливым парнем, всегда аккуратно и с некоторым щегольством одетого, с крупными веснушками на широком полном лице, с пробором на шишковатой голове и с исподлобья глядящими глазами. Таким он думал найти его и теперь. Но на стук его из комнаты, которую занимал молодой Некипелов, вышел крепкий рыжий молодой человек, опасливо прикрывший за собою дверь и резко спросивший:

— Чего надо?

Сообразив, что перед ним стоит Петр, Влас усмехнулся и на вопрос ответил вопросом же:

— Не узнал? Ну, здравствуй-ка.

— А-а, — протянул Петр и нерешительно подал руку. — Влас Егорыч? Сразу, действительно, не сообразил.

— Да и я тоже не сразу признал. Коли довелось бы встретить на улице, так бы и прошел мимо, не признал.

— Изменился я? — удовлетворенно усмехнулся Петр. — Годы...

Они все еще стояли возле двери, которую заслонял собою Некипелов. Влас почувствовал, что парень не особенно охотно принимает его, и торопливо сказал:

— А я зашел насчет Никанора Степанычп. Повидать его хотел. Ране-то мы с им на постоялом на одном встречались...

— Я про отца нечего не знаю, — быстро возразил Некипелов. — Мы с ним люди разные...

— Ишь ты! — сухо засмеялся Влас и оглядел внимательней Петра. — Стало быть, разными дорожками вы с Никанор Степанычем ходите.

— Это, то-есть, как же?

— Да очень просто: один в одну сторону, а другой в другую

— Не понимаю... — неприязненно проговорил Петр, — Что касается отца, то, повторяю, у меня его искать нечего.

— Ладно, — медленно произнес Влас и с явной насмешкой взглянул в неверные глаза парня. — Прощай.

Влас был вполне уверен, что не ошибся: отойдя от дома, где он только-что был, он заметил издали быстро проскользнувшего в калитку Никанора Степановича. И еще Власу показалось, что Никанор Степанович украдчиво оглянулся, узнал Власа и постарался скрыться от него поскорее.

«Хитрят!», подумал он. «Видать, как они с сынком нарознь живут!».

Власу стало и смешно и досадно. Он почувствовал, что Некипеловы, и отец, и сын, скрывают свои отношения не зря. И то, что Никанор Степанович прячется от него, Власа, и заметает свои следы, усилило эту досаду.

Влас вернулся в барак и посетовал, что этот выходной день не совпадает с посетительскими днями в больнице и что еще не скоро удастся ему повидать Фильку. В бараке ему сказали, что к нему приходил какой-то Николай Петрович, тракторист, и наказывал, что едет он, мол, в Суходольское, в коммуну, так не будет ли каких поручений или писем.

— А-а!! Это парень, которого покарябало под мостом вместе с моим парнишкой, — пояснил Влас и огорчился: — Как же теперь!

Но ему сообщили дальше, что Николай Петрович обещался зайти попозже.

Вечером Николай Петрович действительно пришел. Сначала он торопился и хотел получить от Власа поручения, если такие будут, и уйти. Но разговорившись, он засиделся, а Влас притащил кипятку и стал угощать его чаем. За чаем разговор пошел легче и задушевней. Николай Петрович начал расхваливать Фильку.

— Бедовый парнишка! Все около трактора вертится. Охота ему машину узнать. Ему мало-мало подучиться, и дело будет. Мал он. Будь постарше, на курсы, по тракторному делу, послали бы его.

Влас удовлетворенно улыбнулся:

— Смышленость у него есть...

— Самостоятельный парнишка, — мотнул головой Николай Петрович и продолжал: — Во время происшествия-то, с мостом-то, он не растерялся. Рука у него покарябана, больно ему, а он сдогадался, кричит, чтоб мотор выключили. Сознательность это, Влас Егорыч!

У Власа лицо стало светлым и улыбчатым. Такой разговор про сынишку радовал его.

Николай Петрович выпил две кружки чаю, поблагодарил и стал окончательно собираться уходить.

— Так, значит, кланяться! — сказал он, вставая. — Марье Дмитриевне и Зинаиде Власовне. Сказывать, что здоров?..

— Сказывай. Кланяйся, — подтвердил Влас.

— Ну, а сам-то, Влас Егорыч, когда домой? — Николай Петрович прямо и открыто взглянул Власу в лицо. И этот открытый и прямой взгляд тракториста уколол Власа. Звякнув отодвигаемыми чашками, Влас сдвинул брови, опустил глаза и с трудом выдавил из себя:

— Об этом покуда разговору нету...

— Пошто же? — прищурился Николай Петрович. — Никаких, если подумать, и причин у тебя, Влас Егорыч, нету, чтобы на стороне, на отшибе жить...

— А ты откуль знаешь? — сурово взглянул на него Влас. — Ты мне в душу залезал?

— Такой привычки, лезти в чужую душу, не имею. И при чем тут душа, не понимаю? Вопрос ясный, как стеклышко: ушел ты, извини меня, Влас Егорыч, из дому в сердцах, от самолюбия огромадного, а теперь бы тебе и остынуть. Остынуть, потому что и дела-то переменились, и обстоятельства... Небойсь, и мнения у тебя другие... насчет колхозов?

— По какой же это причине они другими сделаться должны?

— По такой, что самую суть ты, наверное, понял теперь. Больше и правильней супротив прежнего.

— Понял... — неопределенно протянул Влас, вставая с места. Николай Петрович сообразил, что разговор окончен, и тоже поднялся.

Они расставались слегка раздраженные друг другом. Власу неприятны были слова тракториста. Влас сердито и обидчиво думал про себя, провожая гостя до выхода: «Тоже учитель! В наставники лезет, а сам, поди, все ли как следует понимает!?»

Дверь за Николаем Петровичем закрылась. Влас остался в бараке и пошел к своей койке. Сумрачные тени лежали на его лбу. Вдруг его охватило страстное и острое желание воротить ушедшего, остановить его и сказать ему какое-то слово, которое всколыхнуло бы его и наполнило глубоким и непоколебимым уважением к нему, Власу Егорычу Медведеву. Такое слово, которое докатилось бы до Суходольского, до Марьи, до односельчан и от которого там ахнули бы и заволновались. И еще охватила Власа неожиданная зависть к этому парню, который вот через короткое время прибудет в его, Власа, родную деревню и там займет какое-то положение, там будет встречен ласково и радостно. Впервые с тех пор, как покинул он в весеннее холодное утро привычный кров и кровные, родные места, впервые защемило у Власа на сердце, и он понял, что такое тоска.