Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

— Товарищи посетители, без пяти шесть! Прощайтесь, прощайтесь, не задерживайте наших больных, им отдохнуть надо!

Она говорит весело и дружелюбно, но в палате сразу становится грустно.

— Как быстро! — вздыхает Кира.

— А ты опять приходи. Здесь каждый день пускают, — у Кости немного смущенный вид, — если, конечно, хочешь…

Сестра уже ушла, посетители неохотно и медленно собирают какие-то баночки, посуду, книги. Но сколько ни тяни, а время истекло. Кира оглядывается. Уже ушла толстая суетливая жена усатого больного и встал с табуретки молодой летчик, который приходил навестить брата, такого же молодого парнишку, как он сам. Наверное, надо уходить и ей, Кире, но почему же не зашла, как обещала, тетя Юля и не вернулась Ольга Викторовна?

— Надо уходить, да? — наклонясь к Косте, тихо спрашивает Кира.

— А вот и наши мамы! — неожиданно объявляет он.

Поперхнувшись, Кира оборачивается. Действительно, Юлия Даниловна и Ольга Викторовна, улыбаясь, вместе входят в палату.

— Ну, прощайтесь, ребятки, до послезавтра, — говорит Юлия Даниловна. — Послезавтра, во вторник, Кира опять придет. Хорошо?

— Только ничего не приносите, Кирочка, — предупреждает Ольга Викторовна, — иначе не пущу, смотрите!

Еще полминуты — и Кира уходит, оглядываясь и махая на прощание своей опустевшей плетеной сумочкой.

Молча идет она за Юлией Даниловной по длинному коридору, раздумывая над тем, что сказал Костя: «Если б у меня был хороший отчим…» Юлия Даниловна, конечно, не может знать, о чем думает девочка, но видит, что она не на шутку взволнована, и считает за благо помолчать. Почти у самого выхода на лестницу, там, где стоит аквариум, им преграждает путь грузный человек в больничном халате. Халат надет только на одну руку и подпоясан ремешком, другая рука у человека в бинтах и в гипсе.

— Кого я вижу в хирургическом отделении! Товарищ Лознякова собственной персоной! — громко приветствует он Юлию Даниловну.

Рядом с грузным человеком молодой высокий врач в очках. У него густая копна черных волос и тонкая, мальчишеская шея. «Неужели это и есть Андрей Захарович, который спас Костю?» — с острым любопытством думает Кира.

— У К-кости были? — слегка заикаясь, спрашивает врач.

«Он!» — решает Кира.

— У Кости, — отвечает Юлия Даниловна. — А что вы оба делаете не на своем этаже?

Кира соображает: «Не на своем этаже! Значит, не он?»

— Ух, строгая! — смеется грузный человек. — Мне теперь разрешено ходить, вот и оглядываю… хозяйство. Аквариум у вас тут. Замечательная штука! — объясняет он. — У рыбешек-то этих у каждой свой характер, оказывается. В жизни не было времени присмотреться…

— А вы-то, Наум Евсеевич, зачем пришли в свободный день? — спрашивает Юлия Даниловна.

— Б-был в виварии. Ну и з-зашел по привычке.

— Все меня проверяет, — говорит грузный человек, — никакого доверия к начальству!

— П-пока вы в этом халате, вы для меня т-только больной, — сердито говорит молодой врач.

— Вот и неправда, — басит человек с забинтованной рукой, — за эти две недели мы с ним бо-ольшими приятелями стали. Что, нет?

Молодой врач хмурится:

— П-позже увидим. Здесь к-каждый д-для нас приятель.

— Независимый! — объясняет Юлии Даниловне грузный человек. — А вот, товарищ Лознякова, скажите вы мне по совести: правда, в этом его виварии ни служителя, ни смотрителя нет?

— Правда.

— Сам, значит, и кормит этих своих зверюг? Сам убирает за ними?

— Сам.

На лице у грузного человека искреннее изумление.

— Чу-удеса! Так для чего же он все это, а? Может, диссертацию товарищ Гонтарь задумал? Остепениться хочет?

Юлия Даниловна чуть-чуть усмехается.

— Нет, Иннокентий Терентьевич, из этих трех собак да десятка кроликов диссертации не выжмешь. Для чего? — Она бросает задумчивый взгляд на Гонтаря. — Ну, как вам это объяснить… Наума Евсеевича интересуют проблемы опухолей. Человечеству решение этих проблем нужно как… хлеб. Вот и ищет. Из человеколюбия и любознательности. Ясно?

— Б-бросьте, Юлия Даниловна! — окончательно мрачнеет Гонтарь и, махнув рукой, быстро уходит.

— Да-а… — Иннокентий Терентьевич не то смущен, не то несколько оторопел. Он пробует изменить тему разговора и, взглянув на молчаливую Киру, спрашивает: — А ты, черноглазая, чего дожидаешься?

Кира не любит, когда с ней разговаривают как с маленькой. Да еще незнакомые люди.

— Я жду, — с ледяной вежливостью отвечает она, — когда вы закончите разговор с моей… мамой.

Краешком глаза она видит, как дрогнули губы Юлии Даниловны. Иннокентий Терентьевич вдруг по-хорошему улыбается.

— Дочка Задорожного? — говорит он. — Ну-ну, девочка, папа у тебя под стать маме, можешь мне поверить!

И, кивнув, он опять направляется к аквариуму.

Гнатович настоял на том, чтобы врачебная конференция, посвященная операции Кости Круглова, была проведена тогда, когда результат этой операции будет уже совершенно несомненным и когда мальчика можно будет показать собравшимся.

— Позвольте, — возражал Степняк, — его ведь любой из наших врачей может и сейчас увидеть.

— А мы, Илья Васильевич, и варягов позовем, пусть полюбуются! — сказал Гнатович. — А то небось, когда та девушка скончалась, Таисия Павловна по всему району раззвонила. А как удача, так помалкиваем? Я против парадов, но за разумный обмен опытом. Рыбашу со Львовским есть о чем рассказать.

Вот почему врачебная конференция состоялась лишь в конце июня, когда Костя прочно вступил в «команду выздоравливающих». В байковом сизом халате и мягких шлепанцах, он разгуливал по всей больнице, заводя быстрые дружбы то с любителями домино, то с шахматистами и донимая Киру, продолжавшую аккуратно навещать его, неожиданными вопросами. Какой она знает астрономический инструмент из девяти букв и чтоб при этом он обязательно начинался на «Р»? Или: что такое выемка для оснований сооружений из восьми букв?

Вопросы эти были следствием изучения старых номеров «Огонька», которые он притаскивал к себе в палату. Однако не в кроссвордах заключалась для Кости главная притягательная сила журнала. Он неожиданно остро заинтересовался освободительной борьбой африканских народов и событиями на Кубе. Вырезал фотографию Фиделя Кастро и, показывая ее Кире, завистливо восклицал: «Вот это герой так герой!» Перед тем они обстоятельно обсуждали подробности сорокадевятидневного дрейфа отважной четверки советских моряков на самоходной барже в Тихом океане. Как многие мальчишки, не видавшие войны, Костя считал, что на его долю уже не осталось подвигов и даже «настоящих мужских» дел. Однажды, еще в санатории, где работала Ольга Викторовна и где ему доверялось включать телевизор, он посмотрев передачу о выпускниках какой-то школы, всем классом уезжавших на целину, презрительно фыркнул: