Исаак Бабель - Советский русский рассказ 20-х годов

В. Бузник полагает, что Б. Лавренёв принадлежит к тем авторам, которые «…открыли в советской новеллистике новый угол зрения на проблему «человек и революция» Писатель утверждал, что новый и старый миры не только враги, антагонисты. Человек массы, поднявшийся на социальную борьбу, стремится не просто к власти и материальным благам. Он остается человеком и нуждается во всем прекрасном, духовном, что накоплено нацией за многие века, но до революции являлось привилегией в основном имущих. Идея непрекращающейся важности, преемственности духовно-нравственных ценностей присутствовала и в «Сорок первом» и в «графе Пузыркине». Невзрачный на вид красноармеец-повар Пузыркин […] напоминал Марютку (героиню рассказа «Сорок первый». — А. П.) как глубиной своего чувства, так и тем, что в странной любви этой выразилась затаенная мечта бедняка об умной, красивой, душевной жизни и для себя и для своих детей» (Русский советский рассказ. С. 223–224).

(Комментарии составил В. П. Семенко.)

В 20-е годы Л. М. Леонов выпускает сборники рассказов: Деревянная королева. Бубновый валет. Валина кукла. Пг., 1923; Рассказы. М.; Л., 1926; Рассказы. М. 1927. 2-е изд. — 1929.

Высоко оценил ранние рассказы Л. Леонова М. Горький: «Прочитал незнакомые мне рассказы «Уход Хама», «Халиль», «Гибель Егорушки» и очень рад еще сказать: талантливый вы художник, берегите себя и не верьте никому, кроме себя, а особенно людям, которые пишут предисловия» (цит. по: Власов Ф. Поэзия жизни. М., 1961 С. 60).

«Для Леонова в этот период не было существенной разницы между народной сказкой и Достоевским, между Лесковым и Блоком. […] И самый сильный «орнаментализм» Леонова, его открытое наслаждение самоцветным словом — происходило от […] стремления утвердить эстетику русского языка ив его исконной народной самобытности, и в его многократном преломлении через все вековые пласты русской поэтической культуры…» ( Старикова Е. Леонид Леонов. М., 1972. С. 19),

Критика 20-х годов, откликаясь на появление первых прозаических произведений молодого Леонова, единодушно отмечала его крупный художественный талант: «Большое, свежее и разностороннее дарование» (Ю. Данилин); «одаренность его такова, что он уже сейчас становится в ряды настоящих мастеров художественного слова» (А. Воронский) и т. д.

Однако одновременно указывалось на идейную противоречивость произведений Леонова, неясность его миросозерцания, ограниченность стилизации как главной формы построения рассказов, на тягу к экзотическим темам.

В редакционном предисловии к сборнику Л. Леонова «Рассказы», куда вошли произведения, написанные в 1922 г. (М.; Л., 1926), к примеру, говорилось: «Начальное творчество Леонида Леонова […] с формальной стороны имело уже все те элементы, которые развернутся в «Барсуках» в насыщенную и порою совершенную художественную ткань. Отдельные места в них (рассказах. — В. С), в описательной части, в красках, в цветах, отдельные сцены — нередко превосходят близкие по характеру сцены в романе «Барсуки» или не уступают им в силе изобразительности». В то же время в этой статье отмечалось «внутреннее, органическое различие между начальным творчеством Леонида Леонова и его последней вещью — романом «Барсуки». Неустоявшееся, колеблющееся мировоззрение, полное мистических и психологических переживаний, ярко и ясно живет и в «Петушихинском проломе», и в «Бурыге», и в «Гибели Егорушки», и в «Уходе Хама».

Иной точки зрения придерживался критик А. Воронский, утверждавший в статье «Леонид Леонов», вышедшей еще до появления «Барсуков» в журнале «Красная новь» (1924, кн. 3), а затем ставшей частью обширного очерка о Леонове в книге «Литературные портреты» (т. 1, М., 1928): «Многие считают Леонова мистиком. Это едва ли так. Художественное нутро у Леонова совершенно языческое, земное. В основе творчество Леонова реалистично и питается языческой любовью к жизни. Леонов любит жизнь как она есть, в ее данности» (Красная новь. 1924. Кн. З.С. 303). На наш взгляд, в этой дискуссии о наличии или отсутствии у Леонова того, что ее участники называли «мистицизмом», сказалось нечеткое понимание проблемы самими участниками. Так, противопоставление «мистицизма» и «язычества» А. Воронским по меньшей мере неточно: вполне может быть и языческая мистика.

Ю. Тынянова привлекло в творчестве молодого Леонова вторжение поэтической стихии в прозу, его высокое мастерство: «Есть и другой сказ, высокий, лирический. И он делает ощутительным слово, и он адресован к читателю…» ( Тынянов Ю. Литературное сегодня//Русский современник. 1924. Кн. 1. С. 301). Высоко оценивали творчество раннего Леонова В. Переверзев и ряд других критиков.

Звучали и критические отзывы, в том числе явно тенденциозные, сгущавшие краски в оценке теневых сторон дарования молодого Леонова. Н. Смирнов, например, утверждал: «Л. Леонов безусловно талантливый писатель. Однако талантливость его принадлежит к той ее разновидности, которая, не имея под собой почвенной глубины, питается лишь ранее отложенными и, к счастью, неиссякаемыми соками. Творческий рост Леонова будет мучительным и трудным. […] Леонов хочет быть писателем современности, то есть писателем, которому обеспечена творческая действенность, — многое он должен переоценить, перечитать и переплавить» ( Смирнов Н. Литература и жизнь. Леонид Леонов//Известия. 1924, 17 августа).

Впервые — альманах «Шиповник», 1922, кн. 1 (с посвящением — художнику В. Д. Фалилееву). Вошло в сб.: Рассказы. М.;Л., 1926. Печатается по изд.: Леонов Л. М. Собр. соч. В 10-ти т. М., 1981. Т. 1.

Откликаясь на появление рассказа, В. Львов-Рогачевский отмечал: «Совсем недавно выступил еще один совсем еще юный художник: это — Леонов, напечатавший в первом номере «Шиповника» свой лесной, смолистый, поэтичный рассказ «Бурыга». […] Автору, пришедшему к нам с севера, от тех лесов, где мечтают о «Белом ските», всего 22 года. Не у Даля, не из книг, а у живых источников собрал он сокровища живой поэтической речи. Эта живая речь давно уже уходит из наших городов и живет на севере диком, где сохранились наши сказки и былины. Поэт, влюбленный в природу и в живую речь, чувствуется в каждом слове» ( Львов-Рогачевский В. Революция и русская литература// Современник. 1923. Кн. 11. С. 82).

Анализируя рассказ, критика отмечала обращение Леонова к стихии крестьянского фольклора, жанру устной сказки: «Автор не ведет повествование от своего лица, не пользуется инвентарем общелитературного языка. Он стилизует свою речь, он подделывает свои произведения под некий заранее заданный литературный стандарт. В «Бурыге» таким стандартом является устная народная сказка, представляющая собой сплав мифологических поверий, книжного языка и элементов цивилизации, влиянию которой подверглась пореформенная деревня» ( Горбов Д. Леонид Леонов // Горбов Д. Поиски Галетеи. М., 1929. С. 155).