Лев Лондон - Строители

Резкий телефонный звонок, я снимаю трубку.

— Это Вика говорит.

— Вика?

— Слушайте, Виктор Константинович, — впервые она называет меня по имени и отчеству, очевидно подчеркивая, что звонит по служебному делу. — Анатолий… Анатолий Александрович не вышел на работу. Он позвонил мне, чтобы я была на совещании.

— Почему ты не позвонила мне вчера?

Она молчит.

И хотя я знаю, что после этого молчания бессмысленно повторять вопрос, снова спрашиваю:

— Что-нибудь случилось? Почему ты молчишь?.. Ну хорошо, если не хочешь — не отвечай. Приезжай в мастерскую через полчаса. Слышишь?

— Я все слышу, Ви… Слышу. — Чувствуется, что вот-вот она заплачет. — Все?

— Все.

Короткие гудки.

Битва в мастерской — жестокая и яростная. Аполлон Бенедиктович сначала нас не замечает, хотя мы усаживаемся у его стола. Он что-то яростно пишет. Потом, не поднимая головы, спрашивает, какое к нему дело.

Вика коротко рассказывает суть предложения Анатолия.

Он бросает карандаш и кричит:

— Пожалуйста, можете занимать мой стол, командуйте тут, в мастерской! Ну, что же вы? Командуйте!

— Что вы, Аполлон Бенедиктович, — еле живая от страха, возражает Вика. — Это только предложения Анатолия Александровича.

— А я вам говорю… а я вам говорю, садитесь вот на мой стул! — в сердцах кричит главный инженер мастерской.

Я против воли улыбаюсь, потому что Аполлон Бенедиктович продолжает сидеть, и, наверное, нет такой силы, которая заставила бы его встать со стула.

Бедная Вика смотрит на Топоркова. Но тот сидит сжав губы, вытянувшись. Тогда она умоляюще переводит взгляд на меня.

— Аполлон Бенедиктович, — любезно начинаю я, — мы сейчас уйдем. Нам не хочется, чтобы вы волновались, а тем более освобождали свое место.

— Побежите жаловаться? — спрашивает он. Сквозь толстые очки на меня уничтожающе смотрят огромные черные глаза.

— Побежим, Аполлон Бенедиктович.

— Так я и знал… Вы же не отстанете… Не отстанете?

— Не отстанем.

— Ладно, черт с вами, — вздыхает он. — Дам вам на съедение конструктора проекта. Делайте с ним что хотите. Он такой же сумасшедший, как и вы, — помешан на разных экономиях.

— Нам бы хотелось, Аполлон Бенедиктович, чтобы вы тоже участвовали. Так сказать, опыт, авторитет. А потом, просто приятно…

— Еще и издеваетесь! — гремит главный инженер. — Слушай, Гасан, забирай к себе эту компанию, и чтоб я ее больше не видел.

Он грозно смотрит на меня, потом вдруг улыбается:

— Если что выйдет путное, буду очень удивлен… и… рад.

Гасан молод, худощав, симпатичен, деловит, умеет, когда это нужно, молча выслушать собеседника. Пожалуйста, добавьте сюда любые качества, которые вам приятны в человеке, — таким окажется конструктор, данный нам Аполлоном Бенедиктовичем на съедение.

— Ты смотри, слышишь?! — кричит ему вслед Аполлон Бенедиктович, когда мы уходим.

— Слышу!

— Так вот, Гасан… — я вопросительно смотрю на него.

— Можно просто так, отчество у меня трудное, вы его все равно не запомните. — Он освобождает стол.

— Начинать все сначала? — спрашиваю я.

— Нет, не нужно. О вашем тресте тут много говорят… Больше, правда, ругают, — он доброжелательно улыбнулся. — Но когда-то нужно начать! Вообще, наверное, придет время — строители и проектировщики будут работать вместе, в одном объединении.

— В одном объединении? — повторил я. — Это очень интересная мысль. Мы до этого не додумались.

— Общая ваша идея мне понятна, — продолжает Гасан. — Вы хотите на ранней стадии, когда архитектор еще только набрасывает эскизы, уже начать экономить труд будущих строителей. Что вы предлагаете конкретно по дому министерства?

— Позвольте мне? — спросил Топорков.

— Да, конечно, конечно, — облегченно вздохнула Вика и передала Топоркову папку с эскизами и расчетами.

— Первое: запроектировать ядро жесткости не прямоугольным, как всегда, а круглым. На устройство опалубки прямоугольного ядра уходит примерно девять тысяч человеко-дней, ядро же в виде трубы даст возможность применить передвижную металлическую опалубку. — Топорков посмотрел на конструктора.

— Дальше, пожалуйста.

— Сразу предусмотреть применение пневмобетона — он уменьшает трудоемкость на сорок процентов. Перегородки делать не из отдельных камней, а сборными. Ничего, пусть заводы постараются. Арматурные каркасы…

Топорков перечислил всю программу Анатолия.

Я слушал ровный голос Топоркова и вдруг увидел эту стройку. Медленно, но непрерывно, круглые сутки, ползет огромный барабан подвижной опалубки, в его полые стенки по шлангу подается пневмобетон; вниз движутся металлические формы винтовой лестницы, а на крюке крана висит готовая перегородка.

— Итого, — бубнит Топорков, — будет сэкономлено двадцать семь тысяч пятьсот человеко-дней, сто рабочих — год…

«Сто человек, так мало?» — спросит, может быть, кто-нибудь.

Мало? Эти рабочие смонтируют двадцать четыре жилых дома. Двадцать четыре!.. Вот они освободились, стоят и смотрят, как неумолимо ползет вверх опалубка, открывая светлую сероватую поверхность бетона; сейчас они уедут и начнут монтировать свои двадцать четыре дома.

Но боже мой, сколько сил, энергии, нервов нужно затратить, чтобы увидеть наяву такую стройку!

Если бы был такой главный лозунг: «Все для экономии труда!» И проектировщики, строители, заводы — все работали бы на него.

«Экономия труда!» — эти два магических слова открывали бы все двери, заставляли бы улыбаться всех секретарей, которые стерегут их.

…Мы вышли на улицу. Топорков попрощался.

— Что мне сказать Анатолию Александровичу, если он позвонит? — спросила Вика.

— Скажите, что сейчас еду в трест и порву его заявление. А за то, что он сделал, я готов принести ему тысячу, так и передайте — тысячу извинений, хотя, честное слово, я не знаю, за что…

Вика опустила глаза.

— Ты не виноват перед ним, Витя, — мягко сказала она.

…В тресте я бросил заявление Анатолия в корзину.

Ялта, 22 августа

Пишу тебе мое последнее письмо, Виктор!

Они все поехали меня провожать: профессор Виленский, Тоня, Соколов, директор Читашвили и даже медсестра Зина. Хотя вчера я попрощался и просил не беспокоиться, не провожать, они все же поехали.

Только что я с ними расстался. Тоня стояла в стороне, в своем уродливом желтом платье с черными полосами.

Я, как это водится всегда при прощании, разговаривал одновременно со всеми… Ударил звонок.

Уже не помню, что я такое наговорил профессору, потому что он расчувствовался и обнял меня.

— Ладно вам, — сказал он, — главное, берегите сердце. Как вы понимаете, мы смогли его только подремонтировать. Новых сердец пока не делаем. Всего вам!