Лев Лондон - Строители

— Ну?

— Так что, посылать людей, как приказал Костромин?

— Вы же стали чище, как только что признались, — вот и решайте.

Беленький усмехнулся:

— Ух и язва ты стал! Сорвем квартал.

На двадцать четвертом было потруднее. Я еще не успел подойти к корпусу, как меня увидел Гнат.

— Инженер, — закричал он во всю глотку, — сюда иди, к нам! Что же…

Больше я ничего не услышал, рядом запустили компрессор. «Кручу-у-у… кручу-у-у», — начал повторять он, очевидно от удовольствия, что наконец заработал.

Гнат с перекрытия третьего этажа продолжал что-то кричать, широко открывая рот и энергично жестикулируя. Я постоял около компрессора несколько минут, что, по моим расчетам, должно было несколько умерить пыл Гната, и поднялся на перекрытие.

…Гнат никак не хотел учитывать разные психологические тонкости.

— Инженер, — кричал он, хотя я стоял рядом, — при чем тут Костромин? Он же твой заместитель.

— Понимаете, Гнат, — пробовал я объяснить. — Он действительно мой заместитель, но на период отпуска управляющего…

— Ничего не понимаю! Что-то ты чудишь, инженер! Ну, вот смотри: Степан мой заместитель, — он показал на своего кореша, который, улыбаясь, стоял рядом. — Чтобы он пошел против меня? Я б ему…

— Но представьте себе, Гнат, — старался втолковать я ему, — если б вдруг Степана назначили и.о. мастера, вы бы ему были подчинены? Верно?

— Степана мастером? Никогда не назначат… Степан, ты что, пойдешь работать мастером?

— Нет, нет, уж если мастером, то скорее тебя.

Я оставил всякие попытки что-либо втолковать Гнату.

— Никуда я отсюда не поеду, — все больше распаляясь, кричал Гнат. — Смотри, инженер, видишь? — он показал на плакат, наклеенный на фанеру. — Смотри! Сколько сейчас времени?

— Четырнадцать часов двенадцать минут, — покорно ответил я.

Гнат вытащил из кармана спецовки большие часы и снисходительно сказал:

— Спешат у тебя, инженер, часики, на полторы минуты. — Он поднял свои часы. — Видишь, два часа одиннадцать, по графику в это время должны доставить наружные панели. Смотри, — показал он на улицу. — Мчится как! А?.. Это же по твоему предложению перешли на монтаж с колес… Куда же ты меня переводишь? Не пойду!

Как это ни странно, наиболее откровенный разговор у меня состоялся с прорабом Кочергиным, хитрющим доморощенным дипломатом. Он сидел за столиком в своей маленькой прорабской и, надев очки, что-то подсчитывал на счетах.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Константинович, — он снял очки.

— Пойдемте на монтаж!

— Пойдем.

Строили крытый рынок. И, как всегда, его высокие, тонкие колонны вызвали у меня тревожное чувство. Нет, не потому, что я беспокоился за их прочность. Когда-то в институте я мечтал, что буду проектировать вот такие сложные конструкции… Главное — рассчитывать их. Это профессор Уманов привил нам любовь к расчетам. Он приходил в аудиторию и молча рисовал на доске сложнейшую раму, вызывал и требовал нарисовать эпюру моментов. У доски все краснели, тогда Уманов, улыбаясь, пояснял. Рама оказывалась просто несколько раз согнутой консолью.

— Пустяк, правда?

Мы подавленно молчали.

В мечтах многие из нас видели себя обязательно такими, как Уманов, именно такими рыжими, элегантными и, как сам бог, знающими расчет рам.

— Ну, вот мы на монтаже, — сказал Кочергин, хитро прищурясь.

— Да, на монтаже. — Перед моими глазами еще стояла доска и улыбающийся, элегантно одетый профессор. Потом эта картина начала тускнеть, и я увидел неподвижные краны, брошенную стройку… Да, да, конечно, расчет рам вещь сложная, но еще сложнее убедить сейчас Кочергина в моей правоте.

— Отослали людей на «корабли»? — спросил я.

Он промолчал.

— Ну ничего, — бодрился я, — всего месяц. Потом все пойдет по-старому.

— Нет уж, по-старому не будет, — возразил Кочергин.

— Почему?

Мы медленно шли вокруг корпуса. Кочергин был широк в плечах, но маленького роста, ему удалось похлопать меня чуть выше пояса:

— Хочу вам сделать комплимент. Вы, Виктор Константинович, стали настоящим главным инженером… Раньше вроде у вас баловство одно было.

Я озадаченно остановился. Но Кочергин добродушно улыбался. Уже у ворот, при прощании, он сказал:

— Вы уж извините меня, простачка. Признаюсь вам: трудно сейчас стало работать прорабом. Все требуют: делай так, не делай так, грозятся, шумят. Прораб все терпит, даже когда какой начальник в сердцах и обругает его. Но прораб должен знать: случись с ним беда, этот самый начальник будет стоять за него горой… Горой!

Я ждал продолжения.

Кочергин блеснул узкими глазками и протянул руку.

— Выходит, я не стоял горой? — спросил я.

— Это уж как знаете… Всего вам. Взрослым становитесь. Это хорошо… для вас.

Он повернулся и быстро пошел в прорабскую.

Ленинский проспект — широкий-широкий. Посредине полоса земли, на которой разбросаны ели, кустики и белые березки, тоненькие, с совсем реденькой листвой. Почему березки вдруг посредине улицы? Их место в лесу, у полянки или около одинокой избушки, чтобы скрасить ее одиночество… Березки, березки, милые, беззащитные, что вы делаете тут? И зачем улица такая широкая? Говорят, красиво и свободнее дышится. Ерунда все это. Есть же предел какой-то, это уже не улица, а пустырь. И сколько городской территории впустую пропадает!

Я иду пешком. Накладно это очень, надо бы на троллейбус… «Накладно, накладно»! Вечно ты себя зажимаешь! Права, конечно, Лидия Владимировна: что это за работа у меня такая?!»

Я иду, думаю, спорю, уговариваю себя, решаю: быть, как задумано, а через месяц все вернется на свое место.

Утром зашел Васильев.

— Хочу поговорить, — коротко сказал он.

К этой встрече я подготовился. Она входила в число тех опасных встреч, когда я мог сорваться, изменить своей новой линии поведения. Правда, я полагал, что Васильев придет попозже.

— Пожалуйста, Валентин Михайлович, я очень рад. Мы уже несколько дней не виделись. — Я вышел из-за стола и сел на стул, напротив Васильева, изобразив на своем лице самую приветливую улыбку.

— Вы были на корпусах?

— Конечно, Валентин Михайлович, я каждый день бываю на наших сдаточных объектах, которые по плану сдаются в июле… Вы их имеете в виду?

— Нет.

— Может быть, вы говорите о монтаже? Тоже бываю. Правда, рабочих там нет, Костромин перевел всех на свои четыре объекта.

— Вот о них и речь идет. — Васильев медленно вынул пачку сигарет, закурил.

— Так вы об этих домах, которые Беленький за их длину называет «кораблями»?

— Да.

— Нет, я там не был.

— Почему?

— Видите ли, Валентин Михайлович, мы договорились с Костроминым, что эти объекты ведет он… Да что я вам рассказываю, ведь вы тогда присутствовали!