Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

Когда же гудок весело и озорно проревел и из всех дверей посыпались рабочие и работницы, Афанасий Мироныч насторожился и стал выжидать и высматривать свою Степаниду.

Степанида заметила его издали и, помертвев, остановилась. Ее товарки увидели, что с девкой что-то неладно, поглядели по сторонам, разглядели Афанасия Мироныча и все поняли.

— Обожди-ка, девушка! Не ходи! — обступили они Степаниду. — Видать, отец твой пришел… Ишь, какой свирепый. Чисто медведь голодный!

— Боюсь я, — призналась Степанида, бледнея и озираясь по сторонам. — Боюсь!

Женщины окружили ее, заслонили собою. Афанасий Мироныч вертел головой во все стороны и, видимо, не заметив ее еще, выискивал дочь.

— Бабоньки! — решительно сказала одна из работниц. — Пошто же ей бояться его, этакого идола? Да разве мысленно это дело, чтоб он ей посмел какую обиду сделать? Пугнем его отседова, да и все…

— Ой, не надо! — охнула Степанида. — Не надо, милые!..

— Пугнем!.. Правильное дело!.. До какого срока они над девками и бабами изгаляться станут?

— Она ему не раба!.. Слободная она… Трудящий человек!..

— Гоните его, бабоньки!.. К чертовой матери!.. И, оставив Степаниду, которая замерла в жутком ожидании, женщины устремились к Афанасию Миронычу.

Мужик всматривался в проходящих работниц и не ожидал нападения. Он вздрогнул и отступил назад, когда пред ним остановилась кучка женщин и когда одна из них визгливо закричала:

— Кого ждешь? Чего тебе надо?

— Ты окстись! — с хмурой опаской пробормотал Афанасий Мироныч и оглянулся. — Кого жду, мое, значит, дело…

— Дочь ждешь? — продолжала наступать женщина. — Так нечего тебе ждать. Так и знай!.. Оставь девку в покое!

— Она блудить будет, а я, выходит, молчать должон? — оправился Афанасий Мироныч и зло посмотрел на женщин.

Шедшие на обед рабочие приостанавливались и с любопытством смотрели на крестьянина и наступавших на него женщин. Женщины придвинулись к Афанасию Миронычу ближе и стали кричать все вместе, наперебой:

— И замолчишь!.. Не такие теперь права!..

— Теперь отошла вам воля над детями измываться!.. Она в полном своем праве…

— Она как хочет, так и жить может!.. Вот!.. И ты ей не указ.

Женщины оглушили Афанасия Мироныча. У него зазвенело в ушах. Лицо его сморщилось, и в прищуренных глазах затеплился испуг. Толпа, окружившая его и все увеличивавшаяся, смутила его, он почувствовал себя неловко. Ему показалось, что он среди врагов. Голос его дрогнул.

— Как же это, товарищи? — взмолился он, пряча глаза. — Рази я ей не отец? Неужто у меня душа об дите моем не болит? Как же это я не могу дочерь свою повидать и нравоучение ей исделать? Где жа такой закон? Товарищи!..

В толпе, сначала молчаливо присматривавшейся к происходившему, раздались возгласы, смешки.

К толпе подошли почти одновременно с разных сторон Евтихиева, Поликанов и директор.

Евтихиева протиснулась к женщинам из укупорочного, быстро спросила, в чем дело, усмехнулась и стала что-то говорить им. Поликанов молча оглядел Афанасия Мироныча и, наклонив голову набок и засунув руки в карманы, сказал случайному соседу:

— К чему мужика обижать?

— Да, его обидишь! Как же!.. Он девку, говорят, пришел учить, а бабы пристали за нее.

— Напрасно бабы в семейное дело мешаются. Вполне напрасно!

Андрей Фомич прошел к Афанасию Миронычу, и толпа расступилась перед ним.

— По какому поводу собрание тут? Ты что? — спросил он Афанасия Мироныча.

— Я ничего… Меня вот понапрасну задирают… Я, значит, по своему собственному делу, а они мешаются…

— Он с расправой сюда прилез!

— Характер свой показывать! Девку свою тиранить!

— Родительскую власть кулаками доказывать!

Женщины взорвались возгласами, закричали, оглушили Андрея Фомича. Директор поднял голову и, сияя насмешливой улыбкой, показал руками, что он ничего не может расслышать и понять.

Тогда вышла Евтихиева и заговорила. А когда она заговорила, женщины успокоились и примолкли.

Евтихиева толково и спокойно объяснила, в чем дело. У Афанасия Мироныча от ее спокойного и уверенного голоса испуг в глазах разжегся ярче и сильнее. Рабочие кругом притихли. Женщины сбились в тесную кучку и как бы слились с Евтихиевой и кивками и короткими возгласами помогали ей растолковывать директору и остальным все дело.

А в это время Степанида стояла, прижавшись к стене, и чувствовала себя одинокой, беззащитной и брошенной…

Но она не была одинокой. Она только еще не понимала, что и ее товарки по работе, и Евтихиева, и директор, и большинство рабочих, задержавшихся возле Афанасия Мироныча и поглядывающих на него с насмешкой и неприязнью, что все они ей родные и близкие и что все они вот сейчас, в это мгновенье, чувствуют ее горе и готовы защитить ее, помочь ей…

— Ну, вот что! — громко сказал Андрей Фомич, выслушав Евтихиеву. — Убирайся-ка отсюда! Живо!..

И Афанасий Мироныч, съежившись и пряча в себе ненависть ко всему этому месту и ко всем этим враждебным людям, быстро, без оглядки пошел от контрольной будки.

Люди, которых обещали директору прислать из города, как он объяснил Карпову, «на усиление», приехали через неделю после Андрея Фомича.

Приехало четверо. Веселый, непоседливый, с веснушчатым лицом и косящими синими глазами — профработник. Высоченный детина, с трубкой во рту, которую он почти никогда не прятал в карман, в клетчатой мятой кепке, бритый — художник. Сияющий круглыми очками в роговой оправе инженер. И степенная, ласковая женщина с тонкими сжатыми губами и с двумя глубокими морщинами на лбу.

Женщина сразу же собрала бюро ячейки.

И когда члены бюро расходились после этого созванного приезжей женщиной совещания, у них были растерянные лица, они молчали и озабоченно переглядывались.

Веселый профработник наполнил в первое же мгновение шумом и грохотом весь фабком. Он заразительно смеялся, весело переговаривался и перешучивался с фабкомщиками, хлопал по коленке Савельева и казался беспечным рубахой-парнем.

Савельев устроил при нем заседание фабкома. На заседании приезжий был по-прежнему весел и непоседлив, садился верхом на стул, соскакивал, бегал по комнате, был чему-то рад и, по-видимому, остался доволен здешней работой. У Савельева порозовели от удовольствия уши, и он озирался по сторонам победоносно и горделиво.

— Замечательно! — гремел приезжий. — Да у вас, ребята, тут такие условия работы, прямо замечательные! Тут если не добиться хороших результатов, так это, ребята, надо основательными шляпами быть!

Савельев пошире раскрыл глаза на приезжего и стал прислушиваться внимательнее. Внимательнее стали прислушиваться и приглядываться к приезжему веселому профработнику и остальные. А тот, не переставая улыбаться и поглядывать на Савельева ласковым, ободряющим взглядом, сыпал да сыпал: