Василий Андреев - Канун

Критик журнала «Стройка» (1930, № 27), рецензируя тонкую, в добрых традициях гоголевской «Шинели» выполненную повесть «Серый костюм», поучает писателя: «Современного обывателя нужно бичевать, нужно обнажать всю мелкость его переживаний, всю непривлекательность его серого существования в новом обществе… Писатель В. Андреев выбрал другой путь. Он сугубо «объективно» нарисовал обывателя, представил его „как он есть“».

Восторги другого критика, выразившиеся в весьма сомнительном комплименте, — свидетельство ошеломленности перед непривычной стихией рассказов В. Андреева, посвященных «атаманам», «казакам-разбойникам» и «фартовым» с Обводного, Лиговки, Екатерингофки: «Среди воров и налетчиков Василий Андреев чувствует себя совсем как дома. Будто в гопе родился» [7] Полетика Ю. О Василии Андрееве и его ворах // Жизнь искусства. 1926, № 13. С. 7. .

Действительно, яркие мазки, романтические краски щедро кладет писатель на полотна своих произведений, воспроизводя удалых молодцев, «шикарных парней», ищущих себя на «боецком пути», с глазами Иоанна Богослова, с губами — «цветик ал», ресницами стрельчатыми, волосами шелковыми. И правы были те современники, которые искали тут сравнение с бабелевскими героями, сопоставимыми по красоте, бесстрашию, лихой удали. «Андреевские хулиганы… точно уготованы для участия в русской народной опере», — писал Леонид Радищев.

Однако все-таки оценить лишь знание стихии жизни городских низов, а также пластику, эстетику ее воссоздания в прозе В. Андреева явно недостаточно. Один из его героев, Гришка-Христос, доморощенный философ, считал хулиганство протестом против установленных порядков. «Не было ли это стремление узнать п р а в и л о, потребность бороться за правило — революционностью, бессознательным, вернее полусознательным, стремлением добиться воли, свободы?» — именно так ставит вопрос сам автор в первой редакции повести «Боецкий путь». И, показав стихийные, анархические формы этого протеста, не грешит против истины. С тревожным и целеустремленным вниманием всматривается писатель в сложные процессы развития пореволюционной России, где идет не только стремительная переделка общества, но делается ставка на переделку самой природы человека. Он видит, сколь труден этот процесс, драматичные исходы постоянно возникают на страницах его произведений. Его герои, в том числе ярые «ниспровергатели» классовых основ общества, городская беднота, хулиганы, воры, поприветствовав революцию радостными криками, потом сходят со сцены, спиваются, гибнут.

Близкая по материалу леоновскому «Вору» повесть В. Андреева «Волки» (1924) и раскрывает, как в стихии городского дна, где волчьи законы жестокости, обмана уродливо сочетаются с мечтой о новой красивой жизни, у наиболее сильных людей возникает тяга к участию в переустройстве жизни. Благородное слово «товарищ», обращенное к деклассированной личности, может на время заставить ее распрямиться в романтическом порыве. Однако обыденная сторона революции, ее будни оттолкнут главного героя повести Ваньку-Глазастого от революции, сделают жертвой самосуда.

Живые характеры В. Андреева, неординарные судьбы, как свидетельствуют современники, обновили нашу прозу, углубили многие линии освоения жизненного материала. Современник конца 80-х, несомненно, обратит внимание на драматизм освещения революционной действительности в повести «Расколдованный круг» (1924). Простое, естественное, целостное кредо жизни главного героя Андрея Тропина, умещающееся в прямые формулы «да» и «нет» без всяких оттенков, проверяется в огне гражданской войны. Этот сероглазый, сильный и справедливый русский богатырь как бы должен исполнить высокое призвание: расколдовать свою родину, сотни лет сжатую «кандальным кольцом, безысходностью заколдованного круга». Как видим, в достаточно прозрачные аллегорические формы облечена проблема призвания, испытания личности, поставленной между добром и злом. Этот мотив волнует многих писателей в 20-е годы.

Писательской интуицией ощутил В. Андреев и запечатлел еще в середине 20-х годов трагическое раздвоение личности, разрушающейся под давлением жестокости, зла, творимого ею даже во имя высокого дела. Андреевский военкомбриг Тропин во время боев с белыми за деревню Кедровка, когда всё гибнут и гибнут вокруг него люди, вдруг испытывает утрату понимания смысла всего происходящего. Глобальным, мучительным вопросом возникает перед ним слово «зачем?». «Чудилось: ноги его, ноги богатыря, отрывались от земли… Или — богатырь перестал верить в землю?» Эти душевные колебания далее подавляются бескомпромиссной жестокостью, когда героя не останавливают рыданья невесты, брата которой, контрразведчика, он собственноручно расстреливает как врага революции.

В качестве антипода Тропина в повесть введен другой герой — Евгений Голубовский, человек «с кремневым сердцем», несущий идею неизбежности революционного насилия. Однако вопреки замыслу этот характер отторгается самой образной системой произведения. Автор как бы вступает в спор с самим собой, когда рисует конкретные ситуации с участием Голубовского, которые разрушают в глазах читателя нравственную привлекательность этого героя: в детстве — склонность к издевательству над слабыми; в годы гражданской войны — жестокий акт расправы над человеком во имя слепого исполнения приказа. Это, естественно, лишает убеждающей силы жизненное кредо, носителем которого выступает герой; и даже страшная смерть, которую принимает комполка Голубовский, не меняет отношения к этому человеку.

Трагический театр, в котором каменеют или разрываются людские сердца, разыгрывается на страницах повестей и рассказов В. Андреева, погружающих читателя в саму стихию жизни тех трудных лет.

В ряде произведений В. Андреев обращается к теме вины и покаяния. Историческая вина перед народом — за его беды и страдания — в основном пронизывает произведения, обращенные к дореволюционному прошлому (казни народовольцев, жертвы Кровавого воскресенья, разгон демонстраций, ссылки и тюрьмы). Тема покаяния вошла в произведения В. Андреева, посвященные современности. Так, в основе рассказа «Праздник» (1924) история одного предательства. Михаил Троянов, в молодости став революционером, не выдержал пыток в царской охранке (его пытали методом «конвейера», сутками не позволяя спать, передавая на следствии из рук в руки). Троянов предал своих товарищей. В годы гражданской войны очередной жертвой стал друг, которого он выдал белым.

Потребность публичного покаяния настигает провокатора среди первомайских колонн демонстрантов. Охватившее его ощущение, что мир раскололся, а люди делятся на «праздничных и непраздничных», «живых и мертвых», привело Троянова к самоосуждению, полному признанию своей вины. Рассказ «Праздник» — одно из свидетельств того, что наша литература очень рано начала осваивать проблему «чистых рук» на древке революционных знамен.