Василий Андреев - Канун

Когда пришла — спросил:

— Согласна?

Вместо ответа вынула из муфты маленькую баночку.

Схватил ее за руку.

Она слабо вырывала руку, говорила тихо сквозь крепко сжатые зубы:

— Пусти! Нет, пусти! Все равно… Глаза у нее были потерянные.

Разжал ее руку. Баночку внимательно рассмотрел: на баночке ярлык с А д а м о в о й головой. Спрятал баночку в ящик письменного стола.

— Этот яд действует моментально, — сказал спокойно. — Глупо, милая.

Она плакала, закрыв лицо муфтою. Когда перестала плакать, снова спросил:

— Согласна?

Она вдруг быстро зашептала:

— Все равно убью себя. Не здесь, не у тебя. Собакой у порога твоего не издохну, не бойся!

Лицо у нее было в розовых пятнах, распухшее от слез.

Ему стало противно.

— Уйди, пожалуйста! — сказал он, не скрывая отвращения.

Быстро подошел к двери, распахнул. Губы вздрагивали.

— Иди скорей!

Она тихо пошла к двери, не спуская с него испуганных глаз. В дверях остановилась:

— Завтра… увидишь… в газете…

Зарыдала.

— Я газет не читаю, — сказал уже спокойно Аквилонов.

Произошло внезапно, как всегда. Началось с простого разговора. Говорили о бывшем служащем того же треста, где служил и Аквилонов, о некоем Елистратове, растратившем где-то в Харькове деньги.

Заведывающий трестом Крутиков спорил с помощником Давидовским:

— Нет, Осип Игнатьевич, — мотал головой добродушный и фамильярный Крутиков, — вы, милый, ничего не понимаете! Какая там эпидемия? Распущенность и нахальство!

— Именно эпидемия, — уныло гудел густоусый Давидовский, — проследите по газетам — каждый день растраты.

— Но это ничего не доказывает. Помилуйте, если я не принадлежащие мне суммы тащу в кабак или…

Крутиков оглянулся на машинисток и продолжал, понизив голос:

— …или к барышням, тогда я, значит, и любое преступление могу совершить. Увижу в Гостином бриллианты — и бац по витрине камнем. Это, по-вашему, эпидемия?

Обратился к внимательно слушающему Аквилонову:

— Вот, Алексей Исаевич, как вы считаете: могут ли преступления носить эпидемический характер?

— Нет! — ответил Аквилонов. — Эпидемия — явление временное, преступления — постоянное.

Крутиков потер лоб двумя пальцами:

— Скажите, Алексей Исаевич. Вы вот постоянно среди денег. Не бывало у вас желания…

— Украсть? — перебил Аквилонов. — Нет, Александр Иванович, растрату я не совершу. Смысла нет. В карты играю только в «акульку», на живых «акулек» тратиться не люблю — предпочитаю бесплатных. Пью редко и немного. К тому же через неделю получаю отпуск, так что растрата быстро обнаружилась бы. Ведь должен же я сдать деньги заместителю?

Крутиков весело засмеялся:

— Экий вы, батенька, чудак. Значит, на этой неделе не растратите? После отпуска? Тогда, что ли?

— Нет! — сказал Аквилонов серьезно и вдруг нестерпимо ясно почувствовал, что именно сегодня растратит деньги. — Нет! — повторил он громче, заглушая свою мысль, словно боясь, что Крутиков ее услышит.

И в тот же момент знал уже и сумму: три тысячи. И странно, ощутил, что эти три тысячи как бы уже лежат в кармане: тридцать бумажек по десяти червонцев каждая…

Длинный зеленый стол облеплен людьми.

За столом, н а м е с т е, выше, чем другие, блондин, с бесцветными глазами, глядящими на всех и ни на кого. В руке у блондина кривой, с закругленным концом, деревянный меч.

Голос — баритон. Плавный, бесстрастный.

— Продается банк «баккара»! Банк «баккара» продается!

Аквилонов выбросил пачку. Пальцы блондина перещупали бумажки. Деревянный ятаган прикрыл пачку.

— Продается банк «баккара»! Тысяча рублей, раз! Кто больше? Тысяча — два! Три!

Ящичек со вложенными в него картами придвинулся к Аквилонову.

— Может быть, за вас метать?

— Да, — ответил Аквилонов, хотя не понял вопроса.

Блондин поклонился, придвинул к себе ящичек. Заторопился, словно боялся опоздать:

— Граждане! Делайте игру! Ставьте деньги, граждане!

Потом снова плавным бесстрастным баритоном:

— Есть прием в «баккара»! Есть в «баккара» прием! Делайте игру!

Карты гладко заскользили по сукну. Над ухом Аквилонова кто-то ободряюще шептал:

«Вы возьмете, вы!»

— Банк выиграл, — сказал блондин. Придвинул к Аквилонову кучу денег.

— Еще метать?

Аквилонов положил на кучу еще две пачки и все двинул на середину стола.

Зашевелились рядом, заговорили вполголоса. А над ухом испуганно зашептало:

«Много, гражданин! Кто же так играет?»

— В банке четыре тысячи! Четыре тысячи в банку́! Делайте игру, граждане! — уже не плавно и бесстрастно, а нервно взывал блондин.

Конец ятагана щупал ставки, отодвигал от края стола ближе к середине.

— Есть прием в «баккара»! Ставьте, граждане! Прием есть! Полторы тысячи на первом! Кто еще? Восемьсот. Скорее, граждане! Пятьсот двадцать на втором. Пятьсот! Кто еще покроет пятьсот!

Тесно обступили стол. Напирали на спинки стульев. Стало душно. Над ухом Аквилонова снова подобострастно зашептало:

«Приличный банчишко! Эх, сыграть бы!»

Аквилонов ждал, что придвинется к нему кучка денег. И действительно, блондин выкрикнул:

— Банк выиграл!

Ятаган подцеплял бумажки: белые, синие, зеленые, затертые фишки, подгребал серебряную мелочь.

И снова Аквилонов кучку денег, спасающую его от позора и неволи, упорно отталкивал от себя, выдвигал на середину стола.

А кругом застыли люди. Замкнули зеленое поле в живом кольце. И так же сомкнулась тишина: ни говора, ни шепота. Не неслись от соседних столов зазывные выкрики — по-видимому, оттуда все перешли сюда.

Но вот разомкнулось кольцо тишины — зашевелились, зашептались люди.

И голос, бесстрастный и холодный, как голос судьи, отчетливо произнес:

— Банк проиграл.

Когда-то, лет девяти, Аквилонов, будучи с родителями на вербном базаре, купил детский фокус — «Персидский фокус: магический кувшинчик царя Дария Гистаспа».

Мечтою мальчика был тогда заводной пароходик, но когда на вербах, у палатки с игрушками, отец спросил его: «Пароход хотел, что ли?» и мать ответила за сына: «Давно он пароходик просил», — мальчик по непонятным для самого себя причинам вдруг отказался от долгожданного подарка и на вопрос неприятно удивленного отца: «Чего же ты хочешь?» — молча указал на какую-то пеструю коробочку.

Купленная игрушка и была «персидским фокусом».

В коробочке находились каучуковая бутылочка и металлическая палочка; прилагаемое же к фокусу разъяснение начиналось так: «У персидского царя Дария Гистаспа был магический кувшинчик, подаренный бабушкою. Каждый раз, когда царь входил в зал, где стоял волшебный кувшинчик, то мгновенно засыпал и ему снился странный сон…»