Александр Цветнов - Тихие выселки

— Мудреная она, эта наука. Я, бывало, думал: у пастуха дело не хитрое, — ответил Степан, старший пастух второго стада. — Бегай или стой с дубинкой — и вся наука. А оно — вон сколько загадок!

— Вот-вот, однако будем спать, — сказал Матвей, облизывая ложку.

Костя стелил себе наруже.

— Иван Ильич, пойдемте с нами в избушку, — пригласил Аленин, но Алтынов раззадорился на приволье Кости Миленкина.

— Я, пожалуй, с Костей лягу, если он…

— С удовольствием, — обрадовался Костя.

— На земле как бы простуду не схватили. Костя, он молодой, — возразил Аленин.

— На фронте как спали? Прямо в снег ложились, а сейчас вон какая теплынь.

В избушке скоро стихло. Алтынов лежал на дерюгах на спине и смотрел в небо. С утра было облачно, душно, к вечеру совсем разгулялось, небо вызвездилось. Сбоку, со стороны пруда, если выпростать руку из-под старенького одеяла, холодит: ложилась роса, светлая вода пруда скрылась под войлоком седого тумана.

— Ты, Костя, не каешься, что стадо пасешь? — спросил Алтынов. — Я помню, бывало, у нас в деревне в пастухи шли самые бедные.

— Мы не бедные, — сказал обидчиво Костя. — Я в пастухи пошел для практики — на ветеринара хочу учиться. Какой я буду фельдшер, коли не знаю повадок животных. Они, коровы, как дядя Матвей скажет, хитрые, каждая со своим характером. Знаете, у Антоновой какая дошлая Заря, за ней следи да следи. У коров она за командира, куда она, туда и они. Ею управлять не сразу научишься. Зато себе всегда пищу сыщет. Вымя у нее по земле волочится. Антонова никому ее не отдаст.

— Антонова? Ах, Маша, дочь Прасковьи, — спохватился Алтынов. Для всех она Маша, для Кости — Антонова. Иван Ильич слушал Костю и следил, как бродят, мельтешат по горизонту сполохи; вспоминался фронт, те часы и минуты, когда на твоем участке обороны затишье, а где-то далеко, судя по огневым отблескам на темном небе, идет кровавая схватка.

Около Малиновки заурчала машина. Вскорости запели парни. С карьера приехали. Вон и девчата засмеялись. Как все-таки тихой ночью далеко слышно. Эти парни могут увезти молодых доярок.

Костя шептал:

— Антонова здорово работает. Мать ее коров оставила, она взяла их себе. Знаете, холод, дождь, она посинела, но не хнычет, не сдается.

«Антонова. Видишь, как официально называет, — подумал Алтынов, — а ведь, поди, любит ее, недаром весь разговор о Маше».

— Костя, сколько тебе лет?

— В ноябре семнадцать исполнится, а что?

— Так, спи.

«Ей двадцатый. Нет, салажонок он против нее, а то бы неплохая пара — оба животноводы, все время вместе. Эти бы из деревни не уехали».

Захотелось курить. Сел, сунул зябкие ноги под одеяло, загремел спичками.

— Дайте я вам папиросу прижгу.

— Не надо, Костя, сам сумею.

Иван Ильич сидел с папироской во рту, но чиркать спичкой медлил. Низом, от пруда, тянуло сыростью и тиной, но стоило повернуть голову в сторону, как воздух отдавал знойным настоем трав. Было необъяснимо хорошо. Когда с ним, Алтыновым, такое случалось? А, тогда… В годы коллективизации отец одолевал его жениться, но он тайком ушел в Конев и поступил в педтехникум, было ему двадцать. Да, двадцать. Зиму прожил в общежитии, летом приехал на каникулы домой. Вечерами за три километра шастал в поселок Саргу. Говорят, теперь крапивой да лебедой Сарга заросла, ни одного дома, а тогда в поселке жизнь кипела. Жила в Сарге Поля, чудо-девушка, ее пышные светлые волосы слегка кудрявились, лицо чистое, круглое, с ямочками, улыбнется — дух у тебя захватит…

Алтынов прикурил. Сладкая ноющая тоска по давно ушедшим ночкам охватила душу, помнилось, по утреннему свету добирался домой, проскальзывал мимо двора, где слышно было, как стучали по дойнице струйки молока, — мать доила корову, — шмыгал в сад, где под березами у него была постель.

Осенью уехал учиться. А в Саргу вернулся парень из армии, домашние принялись сбивать Полю, чтобы она вышла за него замуж. «Ты крестьянка, — внушали ей, — Ваньку Алтынова не дожидайся, выучится, на учительнице женится». Написала Поля Алтынову тревожное письмо, просила, если любит ее, если нужна ему, пусть приезжает и забирает. Но куда он мог забрать? Да, мог, конечно, не сообразил. До сих пор жалеет и кается. Советовал ей до весны подождать… Не дождалась.

Алтынов потушил папиросу о мокрую траву. Прислушался к молодым голосам — все еще полуночничают. Да, за того парня Поля вышла замуж и уехала с ним на Алтай. С тех пор не видел Поли и не слышал ничего о ней. Канула. До седых волос дожил, но в снах она приходит к нему молодая, красивая. После такого сна он долго не может успокоиться.

— Она, Антонова, — зашевелился Костя, — меня смоленским бродягой зовет.

— Это почему? — спросил Алтынов, думая, что, может, и Костя всю жизнь станет вспоминать младшую Антонову, первую любовь свою.

— Отец у меня был смоленский. Я поступлю в ветеринарный техникум, после него пошлют куда-нибудь километров за триста.

Алтынову показалось прохладно, он с наслаждением забрался под одеяло.

— И тебе, Костя, никого и ничего здесь не будет жалко?

— Не то что не будет, но жизнь такая.

— Ну, а если колхоз тебя пошлет учиться?

— Если так, остался бы, Антонова говорит, она ни за какие деньги Малиновку не променяет.

Говорили, пока не заурчала машина. Видимо, парни поехали на карьер. У кого-то на насесте закричал петух.

— Спи, — сказал, зевая, Алтынов, — утром тебя не разбудишь!

Кажется, Костя уснул, как только грузовик уехал, может быть, он каждую ночь не спит до отъезда машины…

Иван Ильич проснулся и не понял, где он, сначала услышал жужжание движка, затем голос Кости:

— Антонова, ты заметила, я у Синицы копыта подрезал, заламываться стали.

— Спасибо, Костенька, молодец ты у меня!

«Вот те раз! Опасался, что Костя проспит, да сам дал храпака!» Иван Ильич поспешно натянул одежду, сбегал к пруду, кое-как умылся, чтобы не особо казаться заспанным. У калд стоял в сторонке, опять наблюдал, как работает Маша Антонова. У нее получалось удивительно ловко. Подошел Матвей Аленин, осведомился, как спалось, нет ли желания позавтракать вместе с ними. Алтынов отказался. Матвей догадался, за кем следит Алтынов.

— Хитрая молодежь пошла, возьми хоть Коську, хоть Маньку, они с техникой запанибрата. Думали, Прасковья ушла — замены не найдется.

Дойка закончилась. Пастухи принялись выпускать коров из калд. Алтынов поспешил к Маше, развязывающей тесемки халата, спросил, как думает жить ее мать. Маша глядела на пруд.

— Не знаю, что она думает, у нее своя голова.

Похвалил Машу и осторожно попытал, что, наверное, тяжело справляться с сорока коровами.

— Надо подыскивать доярку.

Маша недоуменно посмотрела на Алтынова.

— Я разве не справляюсь? Ну, чуточку попозднее закончу дойку, чем все.