Ефим Пермитин - Горные орлы

Лето и зиму, несмотря ни на какую погоду, старик ходил без шапки, в том же чекмене, перетянутом узеньким наборным пояском.

Поседел Василий Павлович в двадцать семь лет… Отец Дымова поседел еще раньше. К тридцати годам волосы Василия Павловича из седых стали снежно-белыми. Лицо же осталось гладким и свежим, как спелое яблоко.

В Черновушку из станицы Чарышской Дымов приехал со своей единственной дочерью — тоже агрономом, поступившей на работу в совхоз «Скотовод».

Дымов был вдов. Дочь его Анна Васильевна Муромцева тоже потеряла мужа и всю нежность души отдала своему «батюшке». Как и отец, она была необычайно красива со своими снежно-белыми пышно вьющимися волосами, свежим и тонким лицом, освещенным грустными голубыми глазами.

Дочь не разрешала отцу перегружаться работой, но Василий Павлович, ревниво следя за всеми новинками агротехнической литературы, от солнцевосхода до темноты возился в своем маленьком садике.

Каждую удачу в опыте старик встречал бурно.

— Анночка! — кричал он из сада дочери. — Аню-у-то-о-чка-а!..

И Анна Васильевна по тону его голоса знала, что искания батюшки увенчались успехом.

В своем опытном саду он вырастил несколько яблонь, не уступающих ни величиной, ни вкусом плодов далеким родичам из Алма-Аты. Любимые свои деревца Дымов привез в Черновушку уже взрослыми из станицы Чарышской и ухаживал за ними, как за капризными детьми.

От пяти ульев собственной конструкции Дымов в первое же лето собрал около тридцати пудов меда и готовился значительно увеличить его посевом ранневесенних и позднеосенних медоносных растений с повышенным процентом сахара в нектаре.

Выведенные Дымовым гибриды сибирской пшеницы и ржи обладали лучшими качествами пшеницы и морозостойкостью ржи.

— Не удваивать, не утраивать, а в десять раз увеличивать урожай — вот к чему должны стремиться практики передового опыта, поставленного на научной основе, — любил говорить старый агроном.

Тесная дружба Адуева с Дымовым завязалась прошлой осенью в садике агронома. Старик собирал поздние сорта яблок. Адуев увидел его через забор и вошел в сад, о котором так много ходило слухов в Черновушке. Деревца были по-осеннему схвачены багрянцем увядания. Бесчисленные сорта летних цветов сменили астры, сверкающие пышной, холодноватой своей красой, осенние сорта белых и алых роз, георгины, золотые шары, горевшие, как маленькие солнца. И посреди цветов возвышались небесно-голубые, зеленые, желтые и радужно раскрашенные ульи с пчелами.

Селифон шел по дорожке. Крупный, пышноволосый старик увидел его и направился навстречу с яблоком в руке.

Были они одного роста и оба бородаты, только смолисто-черная «лопата», которую носил тогда Адуев, была покороче и поуже белоснежного «веера» Дымова.

«К его годам выравняюсь», — подумал Селифон и улыбнулся.

— Пробуйте! Сейчас же пробуйте! — настойчиво поднес Дымов к губам гостя ароматное яблоко.

— Давно собирался к вам… — заговорил было Адуев, но старик перебил его:

— Съешьте, а потом разговаривать будем, таков уж у меня обычай… — Однако не выдержал и сразу же заговорил. — Вот эта моя красавица, — он похлопал по стволу молодое раскидистое деревце, — когда войдет в возраст, до десяти пудов подобной благодати давать будет. Инвертного сахара до десяти процентов, сахарозы — до шести, яблочной кислоты — до четверти процента… Вкус — сами убедитесь… Да кушайте же, ради бога! — так умоляюще оказал Дымов, что Адуев сразу откусил полбока.

Сладкий, бунтующий сок обдал ему нёбо, брызнул на губы, на пальцы, державшие яблоко.

Василий Павлович не отрываясь смотрел на Селифона и затаенно ждал оценки. Казалось, ничто в мире для него в этот момент не было так важно, как приговор гостя качеству плодов его любимицы.

— Д-да-а!.. — выговорил Селифон, и лицо старого агронома засияло.

— Смотрите! — он взял из корзины первое попавшееся яблоко. — На солнце! На солнце взгляните через него! — Дымов за рукав вывел Адуева из-под кроны дерева.

Селифон приблизил яблоко к глазам. Через тонкую, прозрачную кожицу и мякоть все семечки в золотистом яблоке были видны, как в стакане вина.

— Янтарь! — сказал Селифон.

— Нам, товарищ Адуев, — стараясь скрыть радость, поспешно заговорил старик, — выпала честь начинать новую эпоху в жизни человечества, и мы должны начинать ее красиво. Понимаете, красиво! Красота, как талант, дается человеку, но человек и сам способен создавать красоту в искусстве, в природе, в жизни.

Большой загорелой рукой старик гладил литой, чуть розоватый ствол молодой яблони. И сам он, от копны белых волос над широким лбом до сильных ног, был весь как-то мудро красив.

— Мы живем в самой богатой природными дарами, самой огромной по территории и самой красивой стране мира. А из всех прекрасных ее краев Алтай, — агроном махнул рукой на величественные, пылающие осенними красками Теремки, на увалы, широко раскинувшиеся вдоль речной долины, на позолоченные уходящим в ночь солнцем облака, — самый чудеснейший, самый богатейший.

Дымов замолчал, задумался. Потом поднял голову:

— Слушайте, что я вам скажу, Селифон Абакумыч. Был в Сибири ученик Тимирязева Василий Васильевич Сапожников — известнейший исследователь здешних мест, так он говорил, что даже самый безнадежно черствый человек, хоть раз побывавший на Алтае, не только не забудет его до конца дней, а всегда будет вспоминать, как сказочный, волшебный сон. «На Алтай!» — призывал он слушателей. Сапожников увлек блестящими своими лекциями сотни туристов, ездивших до этого в Швейцарию и после Алтая вспоминавших ее почти со снисходительной улыбкой.

И снова, как и при похвале его яблоку, глаза Дымова залучились радостью.

— Человеку тут все дадено, как библейскому Адаму в раю. Земля — чернозем, не выпашешь. Вода — хрусталь. Травы — в рост лошади. Цветов — море! А солнце! А воздух! Где вы еще найдете такое яркое и зимой и летом солнце и такой кристальный воздух! Старики раскольники здесь живут до ста двадцати лет. Я казак и проживу полтораста! — засмеялся он так раскатисто, что и Селифон Адуев тоже засмеялся.

— Проживете! Больше проживете, Василий Павлович, — оглядывая внушительную фигуру Дымова, согласился Селифон.

Закатное солнце ударило в лицо старику. Серебро волос на голове и бороде его ожило, загорелось. Заслоняясь от низких лучей, Дымов шагнул в тень яблони и так прочно раздвинул сильные ноги, что в этот момент он показался Адуеву похожим на кедр, глубоко запустивший корни в землю.

— Но дело не в количестве прожитых лет, а в искусстве осмысленно прожить жизнь, в воспитании себя как борца за переделку природы, за социалистическое преображение жизни, чему нас учит партия Ленина, — вновь заговорил Дымов.