Ефим Пермитин - Горные орлы

Ферма была необычно оживлена в это утро. В кипятильнике пылал огонь. Доярки бегом носили клубящиеся на утреннем морозце деревянные ушата с запаркой. Телятницы, забрызганные известью, вбегали и выбегали из запасного отделения телятника, несли туда охапки духмяной соломы. Заменившие беспутных белобровых братьев Гараниных два комсомольца новосела Остап и Андрей Твердохлебы чистили запущенный денник.

Опытный взгляд председателя сразу же оценил присутствие на ферме настоящей хозяйки.

— Однако она и впрямь разворошила их, — Селифон улыбнулся.

В раскрытую дверь из глубины пустовавшего запасного телятника он услышал громкий голос Матрены и повернул к ней.

Первая же фраза, которая долетела до Селифона, приковала его к дверному косяку:

— …Как ты не понимаешь, что баба должна быть чистой, как груздок! Вчера Марина у меня ночевала. Взглянула я на нее, а у ней не рубашка, а пена. И вся-то она медом пахнет…

Селифон почувствовал, как у него остановилось сердце. Он не знал, шагнуть ли ему в открытую дверь или незаметно уйти. Но ни того, ни другого не сделал.

— Ну, разве это молоко? — гремела Матрена. — Глядите сюда, бабочки! — и Погонышиха заставила телятниц заглянуть в ведро доярки. — Ведь это же грязь, и в ней зловредные бактерьи кишмя кишат… А почему, спрашиваю я вас?.. Прежде всего, неподмытое вымя у коровы. А руки! Давай сюда руки, Авдотья. Не упирайся, давай!

Матрена взяла руки доярки и показала их всем.

— Да ведь тут только и чистого местечка, что ладони, омытые молоком. А пальцы назьмом проросли, в бане не отпаришь… Авдотья! — Голос Матрены зазвучал еще более резко. — Ну, а теленок? Да знаешь ты, что с этакого молока белый понос. Ну, как же это, Авдотья? — Матрена говорила укоризненно. — Баба ты молодая… Сразу с постели, неумытая — на дойку… — Матрена покосилась на открытую дверь.

Селифон кашлянул и шагнул в телятник.

— С радостью тебя, Селифон Абакумыч! — еще издали ликующим возгласом встретила его Матрена.

Селифон остановился. Он ждал, что вот сейчас Погонышиха подойдет к нему и скажет, а он схватит Матрену и расцелует и закружит ее.

— Аксаихе телочку… — Матрена совсем было замахнулась сказать: «бог дал», но вовремя поправилась: — Телочкой растелилась. Вылитая мать! И платочек белый на головке, и вихорчик на лбу, и, как у матери, шишечка на хвостике… Будущая рекордистка.

Селифон тяжело, разочарованно вздохнул.

— Ну, а теперь здравствуй! — Матрена шагнула навстречу Адуеву. — Ух, да ты какой красивый, какой бравый сегодня, председатель! — Погонышиха оглядела Селифона с ног до головы и по-мужски встряхнула его руку. — А я тут с бабами насчет лаборатории при ферме толковала, — и Матрена Дмитриевна окинула доярок смеющимся взглядом.

Селифон невольно вскинул глаза на Авдотью, жену Ериферия Свищева. Женщина стояла пунцовая и руки держала за спиной.

— Ну, бабочки, заканчивайте и начинайте топить печки. И чтоб было тепла у нас не ниже пятнадцати градусов!

Матрена взглянула направо — на свежевыбеленной стене висел новенький градусник.

— Я, Селифон Абакумыч, перетряску на ферме затеяла. Ну, подумай, какое это дело: запасной телятник рядом с родильной ползимы пустовал, а общий и далеко, и теснота в нем, и покуда туда теленка в мороз тащишь — застудить дважды два. И вот решила я для новорожденных устроить здесь про-фи-лакторий, — с трудом выговорила мудреное слово Матрена и улыбнулась.

Адуев оглядел помещение профилактория. От побеленных стен, от только что вымытых полов остро пахло известью и креолином. От свеженастеленной соломы по кабинам тянуло приятной горечью полынки.

— Да что же это я! — Матрена всплеснула руками. — У нас, можно сказать, радость — рекордистка отелилась, а я тебе — тары-бары-растабары… Пойдем, покажу, — и Матрена, широко шагая, пошла впереди Адуева.

Длинный рубленый телятник, так же как и профилакторий, был наново выбелен. И в нем, точно в детских яслях, в белоснежных кабинках, на свежей золотистой подстилке помещалось до полусотни телят от однодневного до трехмесячного возраста.

У порога Матрена заставила Селифона обтереть подошвы унтов раствором креолина и только тогда подпустила его к кабинкам.

— Ты это когда же и здесь успела перетряску-то свою провести? — удивился Адуев, восхищенно оглядывая и кабинки, и телят, и такой же градусник на стенке.

— Ну, отсюда-то мы еще вчера грязь возом вывезли! — стараясь скрыть радостную улыбку от похвалы председателя, ответила Матрена.

Селифон заметил дощечки, прибитые к каждой кабинке. На них химическим карандашом были написаны имена телят: «Арел», «Анка», «Агонь». Под именами стояли даты рождения телят.

— Весь приплод этого года мы решили называть на букву «А», — пояснила Матрена свое нововведение и затаила дыхание, ожидая новой похвалы Адуева.

Но Селифон взглянул на Матрену и громко засмеялся.

— Что ты заржал? — обиделась Погонышиха. — Так и на показательной ферме в районе… — начала было объяснять она.

— «Арел», «Агонь». На букву «А»! — не переставая, смеялся председатель, но, заметив обиженное и недоумевающее лицо Матрены, объяснил: — Не «Агонь», а «Огонь», не «Арел», а «Орел», Матрена Дмитриевна, вот только чему засмеялся я.

— Ну, это что в лоб, что по лбу. А «Агонь» даже лучше… Пойдем к Аксюточке, — сердито закончила она.

Черно-вишневые кроткие глаза смотрели на них из кабинок. Телята протягивали мордочки с крапчатыми розовыми ноздрями. Шершавыми малиновыми язычками они тянулись к рукам Матрены и Селифона.

— Чистые дети! Ну, ей-богу, Селифон Абакумыч, теленок — как ребенок, — суровое толстое лицо Матрены снова потеплело, похорошело. — Ты только взгляни на Аполошку.

Погонышиха указала Селифону на двухнедельного красненького бычка в белых «чулочках» на ножках. Телок зацепился передними копытцами за перекладинку дверцы и стоял, разлопушив мохнатые ушки.

— От Моньки и Синегуба. Ну, столь ли озорной да забавный, я ровно бы и не видывала такого! Как только к нему, он сразу же на дыбашки… Ну, ну, ишь ты какой ушастик, — Матрена потрепала Аполошку. — А вот и Аксюточка! — Погонышиха присела на корточки перед кабинкой, вблизи печки.

Белоголовая телочка, пятно в пятно похожая на рекордистку фермы Аксаиху, попыталась встать на свои еще трепещущие, кривые ножки с мягкими и белыми копытцами. Матрена подхватила ее под брюшко и помогла подняться.

— А ну, господи благослови! Господи благослови… Давай-ко, давай-ко на свои ноги! Вон мы какие рослые… — ворковала Матрена, удерживая качающегося с передка на задок теленка.

В глазах Погонышихи было столько восторга и гордости, что в этот момент она напоминала мать, показывающую своего первенца.