Ефим Пермитин - Горные орлы

Площадь наполнялась.

Упряжки с конными плугами, тяжелые парные подводы с семенами занимали отведенные для них места. Колонны выстраивались по бригадам.

Председатель объехал площадь, здороваясь с колхозниками и бригадирами. Впереди, на «Сталинце», рядом с Тихим, комсомолец Никодим Петухов. Сзади, на прицепной тележке, агроном и комсомольцы. Вениамин Татуров со стариками севцами — на парной подводе, Герасим Андреич Петухов — в бригадирской двуколке впереди своей бригады. Волнуясь, он то и дело поправлял шапку на голове.

Селифон взглянул на часы. Стрелка подвигалась к шести. Солнце поднялось над ледниками. С юга тянул густой, влажный ветер. Трактористы завели моторы. Председатель выехал вперед и поднял руку.

Стало тихо. Только шумела освободившаяся ото льда река на перекатах да приглушенно гудели, сотрясаясь стальными корпусами, «Сталинцы».

— Пошли! — крикнул Адуев и опустил руку.

Колонны тронулись. Комсомольцы запели, но за гулом моторов, грохотом прицепного инвентаря, бочек с горючим, гремевших при движении, голосов не было слышно. Видны были только раскрытые рты и напряженные молодые лица. Вся деревня высыпала на улицу. Старухи широкими раскольничьими двуперстиями крестили уходящие в поле колонны.

Так началась посевная.

Поля в пестринах: в низинах кое-где белел снег. По-весеннему голенастый заяц был еще пегий. А широкие горбатые увалы уже дымились, и над ними низко и лениво, точно вразвалку, летали грачи.

Залитые солнцем, трепеща крылышками, дрожали крестики жаворонков. От их пения, казалось, звенело небо. С каждой минутой волнение людей нарастало. Целина Волчьей гривы начиналась сразу же за изгородью поскотины. Рядом с нею поля бригады «лебедевцев». Здесь тракторы и колонна второй бригады свернут влево, а первая бригада петуховцев проследует по дороге на Поповскую елань.

На опытном участке комсомольцы тотчас же должны приступить к крошению и рыхлению пластов. Тракторист Тихий со своим «Сталинцем» поступал в распоряжение старого агронома на весь день, Микола Шавкопляс — на целину Волчьей гривы, конные упряжки — на мякоти, по сбоим клеткам.

В карманах бригадиров график дня. У плужников, севаков, бороноволоков — задания и норма.

Селифон выехал на отвороток дороги и махнул рукой. «Сталинец» Тихого, переваливаясь и подрагивая, пополз к опытному участку.

Трактор Шавкопляса, рыча, пошел на приступ н е пахали, густо заросшей серым прошлогодним дурнотравьем, шиповником и волчевником.

Пропуская бригады, Адуев услышал обрывок разговора об агрономе Дымове. Какая-то колхозница из первой бригады («Кажется, Свищиха», — подумал он, не отрываясь от наблюдений) говорила другой женщине:

— …Этот вырастит, разрази меня гром. Не иначе петушиное слово знает, белобородый: что в своем саде ни воткнет — все у него пищит да лезет.

— Ну какое там петушиное, он просто по научной культурности орудует…

Но вот лебедевцы прибыли на свои клетки. Селифон взглянул на часы.

«На три минуты раньше срока, значит и петуховцы выиграют три минуты!» — радостно подумал он и повернул коня к опытному участку.

Черноземные пласты поднятой в прошлом году целины, насквозь прошитые белыми корневищами трав, выглядели несокрушимыми. Тысячелетиями слежавшуюся, проросшую землю, видевшую первобытные орды кочевников, нужно было так разрыхлить, чтобы заделанное в ней отборное зерно, пустив беспомощный волосок, выгнало упругий стебель в рост человека и палевый колос в четверть.

…Здесь готовился бой машин и человека с заклеклою землей за электричество, за стадион с футбольным полем, за саженцы яблонь и вишни, за клумбы и газоны цветов на площадях Черновушки, как об этом картинно рассказывал комсомольцам Вениамин Ильич.

Когда Адуев подскакал к ребятам, Тихий заканчивал погрузку балласта на бороны.

Селифону показалось, что у тракториста не две, а четыре цепкие, быстрые руки. Казалось, парень и не глядел на камни во время укладки — они сами ложились ряд в ряд, как кирпичи в руках опытного каменщика.

Окончив загрузку, Архип распрямился, быстрым взглядом охватил всю сложную свою упряжку.

— От-тойди! — командирски-повелительно крикнул он и вскочил на седло шестидесятисильного своего коня.

Комсомольцы, Селифон и Василий Павлович только успели отскочить в стороны, а Тихий уже включил газ. Трактор вздрогнул и потянул по черному морю толстых, несокрушимых пластов скрежещущие батареи дисков и длинную цепь подпрыгивающих зигзагов.

Комсомольцы увидели чудо: за агрегатом пролегла широкая полоса измельченной, готовой к севу земли.

Вдруг Тихий остановил трактор.

Адуев, Василий Павлович и ребята подбежали к нему. Архип, осмотрев пробный след, подкрутил рукоятку передних батарей и передвинул рычаг задних дисков.

— Товарищ Тихий, мне кажется… — хотел что-то посоветовать ему Дымов, но Архип снова сел, стронул трактор и, уже не останавливаясь, повел его вначале на первой, а через минуту и на второй скорости.

След за агрегатом пошел еще пышнее, мельче. Провернувшиеся между дисков и зубьев кое-где небольшие куски дернины Дымов и комсомольцы стали разбивать железными граблями, а обнажившиеся корни волчевника сносить в кучи.

Белые волосы агронома развевались на ветру.

— Василий Павлович! Вижу, что мне нечего тут глаза продавать… — заговорил было председатель.

— Езжайте! Езжайте! — Дымов махнул Селифону рукой. Адуев поскакал к Шавкоплясу.

«Сталинец» Миколы издали походил на плывущее в море судно, окутанное голубым дымком.

Подъехав к пахотине, Адуев спешился. Многокорпусные тракторные плуги с предплужниками, применяемые впервые, вполне оправдывали все, что читал о них Адуев: пласт с подрезанной дерниной крошился и, точно отструганный, лежал ровными лентами. Плугарю не много было работы на таком прицепе. По нарастающему гулу Селифон понял, что Шавкопляс пашет на повышенных скоростях и от этого пласт получается более рыхлым.

Микола издали еще сорвал с головы кепку и размахивал ею. Белые его зубы сверкали, густые брови шевелились. Он что-то кричал, очевидно веселое.

Председатель тоже снял фуражку и замахал Миколе.

Трактор, сотрясаемый мерным дыханием горячего мотора, прошел мимо. За управлением сидел Иван Прокудкин. Адуев сел на коня и поехал следом.

Грачи размеренно-важно шагали в волглых бороздах и жадно таскали жирных фиолетовых червей. Бесстрашные, они только из-под самых ног Савраски отпрыгивали, как-то наискось, точно их сносило ветром, и снова принимались выуживать из пластов червей.

Из-под лемехов, с треском врезающихся в крепь дурнотравья и шиповников, вздымались сальные, остро пахучие пласты, непрерывные и изгибающиеся, как волны в море под форштевнем судна. Опрокидываясь навзничь угольно-черным брюхом, пласты навсегда хоронили под толстыми своими валами и бурую гриву сухобыли, и кустарники, подрезанные предплужниками вместе с гнездами и голубоватыми яйцами тетерок, с серыми, недавно родившимися зайчатами, испуганно припавшими на вздыбившихся под ними пластах дернины.