Ефим Пермитин - Горные орлы

И вот Адуевы, окруженные тесным кольцом друзей, шли по улице. Впереди, позвякивая бубенцами, по сильно заснеженной дороге вперепляс шла тройка рослых темно-гнедых колхозных лошадей, запряженных Рахимжаном в дорожную кошевку, в новую, под польским серебром, дорогую сбрую.

Адуев и Марина были одеты по-зимнему, в козловые дохи и черные валенки. На голове Селифона серая мерлушковая папаха, у Марины соболья шапочка. От оживленных разговоров лица Селифона и Марины раскраснелись. Адуев необычно много говорил.

Указав на новый гараж колхоза, он обвел всех смеющимися глазами и сказал:

— Это, конечно, только начало. И так хочется знать, что здесь у нас будет завтра.

Адуев замолк. Только что улыбавшееся лицо его стало мечтательно-сосредоточенным: он глядел на вечно чистое небо, на заснеженные кудрявые Теремки, на широко расплеснувшееся в долине родное село.

Молчание, как всегда во время проводов, было томительно.

Марфа Даниловна, Вениамин Ильич, Матрена Погонышева и Герасим Андреич заговорили вдруг разом:

— Пиши нам, Селифон Абакумыч, а уж мы о всем, о всем напишем тебе…

— Пожалуйста, пишите и с дороги. Открытки я вам в маленький чемодан засунула… — Марфа Даниловна обняла Марину за плечи. — Как я рада за тебя, — шепнула она в ухо подруге.

Марфу Даниловну перебила Матрена Погонышева:

— В Бийске встренете Орефия Лукича, вспомните ему, как я на его пружинной кроватке дрыхла. А теперь, мол, у Матрены своя эдакая. Так и скажите: форменная, мол, на пружинах…

За деревней ямщик остановил тройку.

Прощаясь, Адуев снял шапку.

— Ну давайте, по русскому обычаю, целоваться, друзья!

Адуев бросил шапку на дно кошевки и поцеловал сначала Вениамина Ильича, потом стоявших рядом с ним Рахимжана и старика Дымова.

Аграфена Татурова, косясь на Марину, шепнула Селифону в ухо:

— О Леночке не беспокойся — она у нас у всех на глазах.

Селифон крепко прижал к себе Аграфену, благодарно посмотрел ей в глаза и поцеловал.

Матрена Дмитриевна вытерла платком губы и обняла Марину.

— Ну, дай тебе бог, Маринушка, благополучного хожденья по Москве. А то, сказывают, там трамваи, автомобили, оборони бог… густо идут.

Марфа Даниловна взяла голову Марины в руки, откинулась назад, внимательно посмотрела ей в глаза и потом крепко поцеловала несколько раз.

Чуть в стороне от всех провожающих безмолвно, безучастно, без кровинки в лице — Муромцева.

Анна Васильевна стояла с опущенными глазами: она словно все время пребывала в глубокой задумчивости, разрешая какую-то необыкновенно важную для нее задачу.

Марина подошла к ней и сдержанно, суховато сказала:

— До свиданья, Анна Васильевна.

Вздрогнув, Муромцева негромко ответила:

— До свиданья, Марина Станиславовна, — и пожала протянутую руку Марины.

Взглянув на оживленного, раскрасневшегося на морозе, огромного, казавшегося громоздким в козьей дохе Селифона, точно вовсе и не замечавшего ее безучастности, Муромцева попятилась и спряталась за спину отца.

— До свидания!..

— До свидания!

Ямщик, подобрав вожжи, ждал, пока Адуевы усаживались в кошевку.

— Трогай! — негромко сказал Селифон Абакумыч.

Лошади рванули. Адуевы откинулись на спинку. Навстречу побежал снег. Селифон и Марина встали в кошевке во весь рост и, держась за руки, обернулись. Провожающие махали им платками, шапками. Наклонившись вперед, заслонив ладонью глаза от ослепляющего солнца, Анна Васильевна смотрела на Селифона долгим, неотрывающимся взглядом.

И какая же сверкающая даль! Сколь же прекрасна светлая наша страна! Величайший в мире народ выбрал, обжил, немеркнущей в веках драгоценной кровью своей отстоял в годины лихолетий, кровью и потом удобрил тебя, родная моя земля.

Горы, леса, ширь — конца-краю нет…

Кому не понятна гордость тобою и нежная сыновняя любовь к тебе?!

Какой лютый враг может выжечь любовь к тебе?

Скорей темные леса твои опрокинутся корневищами в небо, а вершинами врастут в землю, чем выжгут из сердец твоих сынов вечную, неискоренимую любовь к тебе…

Да и как можно выжечь, искоренить то, что вошло в кровь человека с молоком его матери! Когда он малым ребенком уже любил тебя, сидя в зимние стужи на теплой печке, вздрагивая от выстрелов мороза в углах избенки и слушая чудесные сказки седой, подслеповатой бабки.

Родина! Теплый полынный ветер тихих осенних твоих полей! Синее небо с венцами журавлиных стай! Необъятна ты и величественна, как океан.

1928–1956 гг.

Белками на Алтае называют высокие вершины гор, покрытые вечными снегами.

Имена раскольники давали своим детям не похожие на имена «никониан». — Автор .

Сумка с припасами.

Охотничье блюдо из разваренных в кипятке, сдобренных солью и маслом сухарей.

Обособленный участок леса.

Обратного следа.

«Как не портится, не скудеет мать сыра земля, так не портится, не оскудеет и мой промысел» (охотничье заклинание).

Заячья.

О снижении.

Дом в четыре комнаты.

То есть светскую.

Зять, перешедший жить к тестю.

Место, где выставляются пчелиные семьи.

Погремушка, колоколец.

Участок, отведенный жнецу.

Яровая рожь.

Алтайские дикорастущие пионы.

Некрещеный.

Платье.

Лентяй.

Тихо ходит.

Низина, окруженная горами.

Изгородь, приспособленная для поимки марала.

Мясо.

Сыр.

Бедняцком.

Шест, с которым ходят в кедровник за орехами.

Теленгиты — кочевники на границе Монголии.

По глубокому снегу.

Ремни для удержания седел и грузов при крутых спусках.

Длинная палка с корневым утолщением на конце.

Бедняк, не имеющий скота.

Конек по второму году.

На горном Алтае нередко «косячных» жеребцов куют, чтоб им легче было отбиваться от частого нападения на табун зверей.

У волка.

Одна из величайших вершин на Алтае.

Пастись после первых снегов.

Ранние цветы жарко-золотистого цвета, в просторечии — «жарки».

Горное сено высокого качества.