Ефим Пермитин - Горные орлы

— Жили вместе, старик. И если доведется, то и умирать вместе будем. Один черт… — Евфалия так свела густые брови, что Мосей Анкудиныч, зная ее характер, не стал настаивать.

Бой начали удачно: Евфалия сразу же убила коня Тишки и ранила его самого. Она же и пробила несколько шапок на чучелах.

Слабый зрением Мосей Анкудиныч, стоя на коленях, заряжал винтовку Евфалии и передавал ей. Рот старика был плотно сжат, желтая борода вздрагивала, когда он шомполом заколачивал в ствол свинец.

Свист и щелк о камни пуль укрывшегося за хребтом стрелка, Андрея Желобова, не пугал амосовцев: скала надежно укрывала их от врагов. Они ясно видели, как после выстрела Евфалии карий меринок под всадником, ощерив зубы, вскинулся на дыбы и рухнул.

— Одним меньше… Молодец, Евфальюшка! — похвалил поп Амос, лежавший рядом с нею.

Всегда красное лицо Амоса Карпыча теперь было бескровным, точно его выбелили известью. Заплывшие, сонные всегда глазки теперь, распаленные ненавистью, казались огненными, как у поднявшегося в дыбки медведя.

Остальные стрелки с заряженными винтовками лежали молча, плотно прижавшись к выступам скалы. Указательные пальцы правых рук, положенные на спусковые крючки винтовок, напряженно сторожили появление противника.

Заметно завечерело. Нагретая днем скала в бурых кудрявых лишаях остывала. Прохладой обдавало лица амосовцев.

По-охотничьи бесшумно ступал Селифон на прошлогоднюю хвою. Тихо было в лесу. Уходящее солнце расплавило верхушки сосен, и они жарко тлели, как большие костры. Из-под ног с квохтаньем вылетела тетера и частыми взмахами коротких толстых крыльев поднялась вполдерева и села.

«От выводка», — отметил Селифон и сейчас же забыл о ней.

Он старался идти не торопясь, чтобы дать успеть подойти Кузьме, обход у которого был дальше. Но выстрелы на горе и ответные из чашины волновали его, и он все убыстрял и убыстрял шаг. Тихон шел рядом. Перевязанная левая рука, пробитая у самого плеча, висела на ремне. Винтовку он нес в правой. От потери ли крови или от волнения лицо Тихона было мраморно-бледно, нос заострился. Селифон взглянул на него.

«Надо было оставить его на горе», — подумал он, и тотчас забыл о Тишке, как раньше о тетере.

«Они» были уже недалеко, это Селифон чувствовал по близкому треску выстрелов амосовцев и запаху пороховой гари. Дым не поднимался кверху, а синим облачком стелился у подошвы скалы. Селифон побочил влево, стараясь зайти противнику в тыл.

«Дошел Кузьма? Не дошел? Дошел? Не дошел?..» — Селифон обернулся к Тишке и Фоме, словно ждал от них подтверждения своим сомнениям.

Лицо Недовиткова было серьезно. По напряженной его фигуре чувствовалось, какую ярость несет он в себе.

До скалы было не более пятидесяти метров. Все увидели, как метнулась у камня чья-то широкая спина. Селифон припал к земле. То же сделали и Тишка с Фомой. Поползли.

«Дошел? Не дошел?» — неотступно преследовало Селифона.

Уже доносились отрывистые голоса амосовцев. Вот один из них торопливо забивает в ствол пулю, слышно, как шомпол задевает о кромку ствола.

Фома подвинулся к Селифону, жарко дохнул ему в лицо:

— Давай ради бога!..

Но Селифон медлил. Он хотел ударить наверняка, не теряя людей при подбеге под пулями.

Тихон лежал рядом и безучастно смотрел на скалу. Мысли его были где-то далеко. Глаза, устремленные на камни, никого там не видели. Казалось, он вспоминал свою жизнь.

Далеко у реки хлопнул выстрел, гулко отдавшийся в горах.

«Перехватили!» — радостно вздрогнул Селифон.

На скале тоже, очевидно, услыхали этот выстрел и двое мужиков (Селифон сразу же узнал Автома и Амоса Карпыча) метнулись вниз.

«Пора!» — пронеслось в мозгу Селифона, и он поймал на мушку «тестя-батюшку».

Тишка тоже выстрелил, вскочил и побежал рядом, что-то крича. Селифон слышал выстрелы и топот с той стороны. Видел мечущихся на утесе бородатых мужиков и среди них высокую прямую женщину в кичке, винтовка которой уже два раза успела вспыхнуть. Звуков выстрелов Селифон не слышал. Но он видел, что от первой вспышки ее винтовки бежавший рядом с ним Тишка мгновенно остановился, изогнулся, как ветка на жарком огне, и упал, уронив на камни винтовку. От второго выстрела выронил из рук нож бежавший впереди всех Кодачи. Только тогда Селифон понял, что ему нужно делать. Он припал на колено и повел стволом. Нахмуренные черные брови, красивое матовое лицо женщины, искаженное злобой, качалось на конце мушки. Селифон нажал на спуск. Ощеренные кипенно-белые зубы Евфалии мгновенно закрылись.

Селифон вскочил, торопясь догнать Фому, уже размахивавшего топором на скале.

Кузьма и Иван Желобов были рядом с Фомой. Селифон поднялся на скалу к ним и увидел прижавшихся к большой серой плите Мосея Анкудиныча и Емельку Прокудкина. Фома Недовитков, Кузьма и новосел остервенело бросались на них, но они, вооруженные длинными березовыми кольями, не допускали до себя, били, ругались. Винтовки их лежали на земле. Селифон поднял заряженную винтовку, валявшуюся рядом с убитой Евфалией, и прицелился Мосею Анкудинычу в лоб. Старик, только что смотревший на него злобными, воспаленными глазами, повалился как сноп.

Емелька Прокудкин острым колом, как пикой, ткнул Адуева в плечо. Винтовка выпала у Селифона, но он успел перехватить кол левой рукой, а правой ударил Прокудкина по голове. Емелька упал. Селифон навалился на него грудью, заломил ему руки и скрутил их опояской. Но лишь только он встал с земли, как Фома взмахнул над Емелькой топором. Селифон вырвал у Фомы топор и бросил под утес.

— Живого возьмем!.. — прохрипел он.

Труп Никанора Селезнева лежал вниз лицом. Со стороны казалось, что он внимательно слушает землю. Амос Карпыч завалился в камни у подножия утеса. Борода его была залита кровью.

Автом Пежин упал навзничь, широко раскинув волосатые руки. Из холодеющих его пальцев с трудом вырвали винтовку.

Тихон Курносов лежал на левом боку. Мертвый, он показался мужикам еще меньше. У правого виска чернела маленькая ранка. Ухо Тихона казалось светло-желтоватым, как однодневный грибок.

Селифон и Кузьма бережно подняли его и понесли к реке. Фома Недовитков и Иван-новосел подняли Кодачи. Алтайцу пуля попала тоже в правый висок. Тихона и Кодачи положили рядом на берегу и закрыли одной попоной.

Солнце уже зашло, когда к большому костру на темной росистой поляне Рахимжан и Свищевы пригнали захваченный табор женщин, а Андрей Желобов привел с хребта всех оставленных лошадей, кроме Мухортки.

Алтайца Кодачи и Тихона Маркелыча Курносова похоронили в одной могиле, на высоком берегу прозрачного горного озера. Уцелевшие от аила три женщины и двое детей выложили из камня, рядом с деревянным крестом, высокую пирамиду и на вершине ее зажгли ароматный вереск.