Иван Ермаков - Учите меня, кузнецы

Подпакостил дождь полевым бригадам. Ходит Вася Волков по кошенине и гмыкает:

— Мда-а… Славно пропарило. Только после обеда и подсохнет…

Повариха первая подошла к Васе Волкову и сквозь слезы заговорила:

— Василий!.. Отпустил бы ты сегодня бригаду на розыски. Мысленно ли это дело — ребенок в лесу погибает! Мать убивается… До любого коснись…

Вася молчит. Взвешивает что-то, прикидывает. Зато Филька кочетком на повариху запривскакивал:

— Ладно придумала! Сенокос, значит, государственную задачу брось и шастай, вздеря башку, по лесу. Вот ыть, что обозначает «волос долог…».

— Одним днем не пострадаем, — поддержали повариху бригадники. — Все равно до обеда грести нельзя.

— «Одним днем… Одним днем!..» — запередразнивал Филька. — А соображаете, какой чичас день? Год кормит! Скотину, по-вашему, весной на жердях подымать?..

— В другие дни поднажмем, — высказался неожиданно бригадный молчун и большой любитель «грошей» длинноногий, длиннорукий и длинношеий Павел Андросюк.

— Уж ты поднажмешь! Куда там… — заехидничал Филька. — Это тебе сенокос, а не «дядя — достань воробушка»… Поднажимальщик… сорочьи гнезда с земли зорить…

Студентка Валя Загваздина не то Фильке, не то Волкову проговорила:

— Гражданин Советского Союза Ермек Сабтаганов пропал без вести…

— Какой он гражданин?! — окрысился на нее Филька. — От горшка два вершка… Бросай теперь из-за него, из-за малекула, работу на весь государственный горизонт! Скажи, что лень вперед нас родилась! Смородинки заглотить охота…

— Ты так думаешь? Так думаешь?! — подступилась к нему Валя. — Да, может, если не леса, здесь бы уже самолеты летали — эту «малекулу» разыскивали бы!..

Филька растопорщил руки, выбодрил торчком бороду и запомахивал ею.

— Подумайте, какой принцесс потерялся! Тьфу ты, господи! — сплюнул он как бы в великой досаде. — Прости ты мою душу грешную.

— И грудную жабу… — подсказал кто-то ему вполголоса.

— Чего? — насторожился «больной».

Все расхохотались.

Опустел стан, повариха и та не отстала. Один Филька… «Жаба» опять у него заворошилась: «Чует сырость, присмыкающая». Как поджался на виду у всех, как присел на оглоблю двуколки, так и сидит. Думки, беспокойные, тревожные думки усадили.

«Двое суток скоро, как блудит, — прикидывает. — Очень возможно, что комары его могут снистожить. Или волк… Притом гроза была. Я, опять, выстрелил… От одного этого онеметь можно. Вот, действительно, ладно бы! Нашли его, а он немой! Слова сказать не может. Вот это прытча! Его спрашивают: где был, чего видел, а он ни бельмесы. Ни бум-бум… А иначе раскуржавют опять мою бороду. Одно, что по лосю стрелял, а другое — почему малого в лесу бросил. Почему не собчил на худой конец… На уголовное потянет. А чего же я не доеду туда? Ведь лося-то, должно, тронуло. Лежит, может… Следы, опять, кровь…»

Заподсвистывал Филька Чалушку.

К полудню этих суток вышел Ермек к животноводческому отгону и сразу к колоде с водой припал. Одна черная макушка виднеется. Тут и заметила его дежурная доярка Фрося Калмагорова. Подбежала, подхватила его на руки.

— Дикуша ты моя маленькая!.. — прижимает его к груди. — Черноглазик мой скуластенький… Зачем ты из колоды?.. Пойдем, пойдем, я тебя молочком напою!

В это время и выехала из лесов копновозная конница Васи Волкова. Вот он сам на верном своем Серке — до ржавого цвета загорелый, грудь в подбородок упирается, гвардейский значок на ней — направляется к Фросе. Задрожали вдруг, заторопились Васины ресницы. Большие белесые глаза заприщуривались, словно им на само солнышко взглянуть пришлось.

— Ермешик! Живой?

И Ермек узнал Васю. Не один раз бригадир бывал у них в поселке. Чай с дедушкой Галимом пил.

С радостными глазенками тянет Ермек к седлу руки.

— Вася! Вася! — твердит.

…На Горелом болоте человек побольше сотни густой цепью прочесывали кочкарник. Поближе к середине, где никогда не высыхала вода, рос камыш, краснели початки пуховок, цепь смыкалась и люди шли, ухватившись за руки. Самое глухое место. Рогозинник, моховая ряска, осока, камыш. Перед цепью это болотное буйство стеной стояло, но сделают люди шаг вперед, и полегает оно, смятое, потоптанное, придавленное.

В последних перед болотом лесках Вася на минутку остановился и пересадил Ермека с луки седла к себе за спину. Это чтобы не сразу его заметили с болота, чтоб взять вдруг да и показать всем эту диковинную птаху. Так, чтобы не горело, не дымило, а припекло.

«Ээ-э, да тут и из центральной усадьбы народ», — заприглядывался к цепи Вася. Вот шагает конторская техничка тетя Даша. Ее держит за пальцы пионерский барабанщик Володька Бородин. Штрек Иосиф Иосифович… Старичок. Поволжский немец. Шофер Вася Черненький в цепи… Этот целый косяк ребятишек ведет. Казашата, русские… Матери тоже вперемешку. И цыган Гриша Кучеров тут. И молдаванка Василина. Понятно! Эти не только по болоту — по дорогам рука в руке ходят.

— Погляди-ка, Ермек, что ты натворил, — сделал Вася из локтя створочку. — Погляди! Половину республик на Горелое болото вывел!

Цепь выходила на чистое место.

— Ну, держись, Ермешик! Сейчас мы их по заячьему следу да на медведя… Снег на голову…

Вскинул Вася Ермека у себя над головой: «Не золотой пудовый самородок у меня к седлу приторочен…»

Сломалась цепь, разлетелась по звенышку: крики, ахи, ребячья визготня, свист.

Потеснили Васину конницу, живым тугим кольцом сомкнулись вокруг Серка.

Чья-то ребячья глоточка не выдержала: «Урра! — заголосила. — Нашелся!» Что за догадливая глоточка!

— Ура-а-а! — подхватило все живое вокруг.

Целовались русские и казахские матери, мокрыми щеками прижимались друг к другу; взмывали в небо ребячьи фуражки: «Урра-а-а!»

— Зачем же ты от ребят ушел? — стал допытываться у Ермека Галим.

— Я от них не уходил. Я только с зайчиком хотел поговорить.

— С каким зайчиком?

— А который лепешки мне пек, ягоды присылал… Ты забыл разве?

— И ты пошел его разыскивать?

— Я кустик смородины искал, а он ко мне выбежал. Я ему хотел сказать: «Здравствуй, заюшка!» — а он побежал. Я подумал, что он боится ребят, пошел за ним.

Дед Галим руками всплеснул:

— Глупый ты, глупый! Да разве зайцы разговаривают? Разве умеют они печь лепешки? Ведь я тебе вместо сказки это рассказывал!..

— Я Кырмурына находил. Еще одно чудное дело!

Рассказал Ермек, как таскал он под Кырмурыновы копыта сучья, как пили-ели они, как выстрелил по ним неведомый человек.

Дед Галим сомневается:

— Не в грозу ли это тебе приснилось?

— Это утром было. Кырмурыну ушко отстрелили, с листочком которое…

— А кто стрелял?

— Дяденька на лошади стрелял.

— Какой из себя?