Анатолий Иванов - Ермак

В XIII веке народы Западной Сибири подверглись нашествию с Востока. Более трехсот лет пришельцы жестоко угнетали коренное сибирское население.

Трудно представить себе картину беспощадного грабежа татарами местного поселения, вот хотя бы тех же остяков.

…С воем скачут мимо горящих чумов и землянок татарские всадники…

…Выбрасывает татарин из остяцкого жилища всякую рухлядь — меховую одежду, тряпки, посуду…

…Прямо за косы, подхлестывая плетьми, выволакивает наружу одну за другой двух красивых девушек-остячек…

…Гонят татары по горящему поселку толпу воющих остяков…

Особенно жестоким стало обращение завоевателей с местным населением при хане Едигере и его соправителе Бекбулате.

Молодой, почти безбородый еще мурза Баянда осадил пляшущего под ним коня. Сверкая посеребренной кольчугой, закричал:

— Пленных привязывать к седлам! Этих девок везти в повозке, — ткнул Баянда плетью в двух красивых молодых остячек, стоящих в воющей толпе сородичей.

Захлопали плети. Человеческий вой поднялся еще выше. Несчастным остякам крепко захлестывали запястья рук, концы веревок привязывали к седлам. Девушек-остячек втолкнули в крытую повозку. Вся процессия под вой и плач пленников, громкое щелканье плетей двинулась прочь от горящего селения.

Потягивая из кальянов, на атласных подушках возлежали двое — тучный, бородатый, свирепого вида хан Едигер и тощий, с узкой бородкой клинышком, с хитрыми узкими глазами его брат Бекбулат.

Мурза Баянда стукнул лбом об ковер:

— Любимец аллаха великий хан Едигер!

Снова стукнулся об ковер, повернулся к тощему:

— Мудрый и славный хан Бекбулат! Вонючие остяки, задолжавшие ханский ясак, пришли просить за то прощение. Провинившиеся дают в ханские наложницы двух самых красивых своих девушек.

Тучный Едигер лишь сердито выпустил изо рта облако табачного дыма, а Бекбулат нетерпеливо взвизгнул:

— Посмотрим… наложниц!

Голодные, измученные пленники — человек с полсотни — по-прежнему со связанными руками стояли, окруженные татарскими воинами, перед ханским дворцом в Кашлыке. Когда на крыльце появились Едигер, а за ним Бекбулат, захлопали плети, раздались крики:

— На колени! На колени!

Толпа повалилась головами вниз. Остались стоять лишь две девушки — головы их были опущены.

Едигер смотрел на них, попыхивая дымом трубки. Баянда черепком плети поднял подбородок одной девушки, потом другой. Они были одинаково красивы.

— Близнецы, — сказал Баянда.

— Еще перепутаем, — пропищал Бекбулат.

Что-то наподобие улыбки проступило на мрачном лице Едигера и исчезло. Он вынул трубку кальяна изо рта, проговорил:

— Остячек — в наши гаремы. — И повернулся к Баянде. — Остальных отвезешь в Астрахань, на невольничий рынок.

— Только, мурза Баянда, не продешеви, — проскрипел Бекбулат.

А по другую сторону Урала бесконтрольно хозяйничали «великопермские властелины» — купцы Строгановы. Состоящие у них на службе вооруженные отряды постоянно и также беспощадно грабили местных коренных жителей.

…Многие чумы были в огне, другие просто повалены…

…По бывшему стойбищу бегут люди в обветшалых казацких кафтанах, тащат к берегу вороха собольих, лисьих, беличьих шкурок, грузят на большой струг…

…Люди в стрелецких кафтанах, тоже заношенных, согнав жителей стойбища на поляну и положив их на землю, держат их под дулами пищалей…

Бежит свирепого вида мужик в кафтане красного сукна, опоясанный широким восточным ремнем с драгоценным накладом. На поясе у него тяжелая сабля, в руке увесистая плеть.

— Все схоронки сыскать! — заорал он. — Ванька! Кольцо!

— Ну? — откликнулся молодой казак в синем кафтане.

— Вот этот чум обшарить! — Руководитель грабежа ткнул плетью в ближайшее вогульское жилище, молодой казак скрылся в нем…

Полуденное солнце играло над летней тайгой…

Послышался сперва радостный женский смех. Потом в кадре — бегущая куда-то по высокой траве молоденькая девушка. Она обернулась, сверкнула на бегу ослепительной своей красотой — и побежала дальше.

— Держи ее! — вскричал, смеясь, парень в худой крестьянской одежде. Таежная лайка устремляется за девушкой, за собакой — парень. Все одновременно вбегают на небольшой пригорок, парень и девушка с хохотом валятся в немятую лесную траву, молодо играют и целуются.

Таежная лайка давно была свидетелем их счастья. Наверное, ей это уже было неинтересно, она отвернулась равнодушно.

— Ты через край-то не балуй! — воскликнула наконец девушка, сверкнув счастливыми глазами. Она освободилась от его объятий. Застегивая кофтенку, поднялась, чуть отошла, стала смотреть вдаль на бескрайние лесные дали, открывающиеся с пригорка, на синюю полосу невысокой горной гряды. Парень тоже встал, подошел к ней. Было ему лет 18, в плечах широк и силен, волосы темные, вьющиеся…

— А что там, Ермошенька?

— Камень-горы это, по-вогульски — «Урал», — ответил он.

— Я знаю… А за Камнем-то что? Край света?

— А там, говорят, Сибирь-земля лежит. Бескрайняя… И еще краше этой будто. Поженимся, да и махнем туда, а? Охотник я не из последних. Заживем! А, слышь, Алена?

Алена помолчала. Потом ткнулась лицом в его широкую грудь.

— Ох, Ермошенька! Когда ты так говоришь — на сердце у меня томно делается. Будто не радость, а горе оно чует.

На этих словах собака насторожилась, вскочила, дважды тявкнула тревожно.

Быстро поднялись и Ермолай с Аленой. Собака сорвалась с места, за ней бросились и парень с девушкой… Сбежали с пригорка, выбежали на опушку, остановились. Донеслись до них издалека воющие человеческие голоса.

Впереди был низкорослый кустарник. Над ним стали подниматься столбы дыма. Потом послышался выстрел, другой…

— Это что-то там, в вогульском стойбище! — вскричал Ермолай. — Ну-ка, айда!

— Ой! — прижала Алена к груди обе руки. — Ермолай!

И побежала за ним.

Молодой казак по имени Иван Кольцо вышел из чума, сказал:

— Ничего там нет, кроме обглоданных костей.

— Как ничего? Чья это нора? — Начальник над грабителями шагнул к лежащим на земле людям. — Ну? А то повелю чум сжечь.

Из кучи людей поднялся вогул лет под тридцать.

— Наша чум. Игичей моя звать.

— Твой? — Начальник над грабителями ринулся к вогулу, бросил его к ногам Кольца. — Где твоя схоронка?

— Нету ничего хоронить.

— Секи его, пока не скажет. — И бросил Кольцу плеть.

Плеть Иван Кольцо поймал. Но, помедлив, отрезал вдруг: