Иван Ермаков - Учите меня, кузнецы

На одной ярмарке познакомился Индейко с веселым человеком — ссыльным цыганом Миколкой-конокрадом. Мороз, а он без шапки. Нос горбатый, а ноздри на волю смотрят. И какие ноздри! Пещеры темные. Дал щелчка себе по носу — ровно шаманский бубен сыграл.

Обессилел Индейко со смеху. А цыган — черная борода в гости его к себе зазывает:

— Чаю нагреем. Винка попьем!

Угостил Индейку Миколка-цыган чарочкой и повел разговор: нельзя ли ему на турковских упряжках в родной табор побег совершить?

— Мне бы только из снегов выбраться, а там я коня раздобуду. Пойдешь проводником — на самой рысковой цыганке женю!

Нет, Индейко не пойдет проводником. Индейко не тронет чужих оленей. Спасибо, Миколка-цыган, за чарочку.

— Ну и век бы тебе воли не видать! Как ты есть проклятьем заклейменный, так им и останешься! А я уйду! Не снегами, дак водой, не водой — к гусиным крыльям привяжусь! Где моя гармоза?

Ой, играла, ой, пела Миколкина гармошка! Не знал, не ведал до этого часа Индейко, как тяжело вольному горностайке в ловушке, как отчаянно рвутся из тонких силков куропаткины крылышки. Никогда не болело, не объявлялось Индейкино сердце, а сейчас… Пошто тесно в груди ему стало? Пошто плакать Индейке охота? Пошто лебедем белым в бездонное звонкое небо взлететь и грудь расшибить о звезду зовет да велит ему стоголосая шаманка? Вот и верный Дунайко, что по целым неделям без бреху живет, что на зримого близкого зверя лишь голос дает, — вот и верный Дунайко седую суровую морду поднял и запел под гармонь, и запел, и запел по-собачьи, по-волчьи, по-птичьи, по-заячьи.

И не смыслит Индейко, чего говорит:

— Ах, Миколка-цыган! Ты прбдай! Мне гармошку продай… Индейко научится.

Скинул цыган ремень с плеча:

— Х-хе… Продай!.. А что дашь? На кажин лад по вошке?

— Соболя, Миколка-цыган, дам!

— Соболя? Сейчас?!

— Сейчас нет, Миколка. Другую ярмарку хожу — принесу.

— Ло-о-овок! До другой ярмарки тебя семь ведьмедей в тайге задерут, а Миколка гармошкой рыскуй. Да и врешь про соболя?..

— Нет, нет, Миколка-цыган! Индейко никогда не прет.

— Ну привози. Тогда и гармошку получишь. Вот дива будет! Ни один ведь еще самоед на веках не играл, В Питенбурх поедешь. С Обдорским маршем… «Тпру-у, тпру-у, Боже, храни царя и… оленя»… Хе-хех…

В тот вечер затвердил Индейко на ладах запевную строчку: «Славно-е мо-ре, свя-щен-ный Бай-кал…»

Как на нездешнее чудо смотрел он на свои грязные пальцы.

— Вези. Не боись! — жарко блестел зубами Миколка-цыган. — А про гармошку, кто потом спросит, сказывай, что я ее тебе подарил. А что? Очень просто! По-братански…

И опять рвал мехи и сыпал кудрями Миколка-конокрад.

«Ах, Миколка, Миколка! Какой ты веселый шаман!..»

Остановится соболятник Индейко где-нибудь под тихим таежным кедром, и зазвенят, зазвенят ему стылые иглы: «Сла-а-а-авно-о-ое мо-о-о-оре-е, свя-яще-е-енный…»

Худой слух, однако, по тайге да по тундре ходит. Прогнали царя… Кто позовет Индейку в «Питенбурх»? Кого повеселит он «Обдорским маршем»? И Василий Игнатич не едет… Трижды цвела тайга, трижды медведь просыпался… Почему не зовешь ты, Василий Игнатич, своего Ястребиного Когтя на ярмарку?

Позвал Митька Слюнтяй.

Шагнул в охотничью избушку — здоровый, румяный, морозный, сопливый. Ледяшек еще из бороды не выпутал — подарочек Индейке преподнес:

— Винтовка образца девяносто первого года! Насовсем твоя. Тятин подарок. На ярмарку нынче поедем, товарищ-гражданин Индейко…

Ласковый. По плечу хлопает. Ребятишкам конфеток привез, вина выставил.

Не рыбу с мехами на нарты грузил в этот раз Василий Игнатьевич, а старые нюки от чумов да облезлые оленьи шкуры. «Кто купит их?» — гадал, удивлялся Индейко. Под шкуры винтовки прятали. Индейкину тоже под шкуры. И с Митькой неладно. Слюной реже всхлипывать стал. Гоготу от него по округе меньше. Может, женился — потому?

И вот едет с диковинным этим обозом Индейко, под малицей легкую соболью шкурку везет. От купецкого сыска сберег, от приказчицких глаз укрыл, жене не сказал, наезжему попу не покаялся — один Дунайко знает.

— Скоро Миколка-цыган, скоро… — шепчет Индейко.

Вот и Обдорск. Притормозила передняя нарта, пугливо затрепетали ушами олени.

Из-за поворота выступил вооруженный отряд. На рукавах полушубков и малиц красные повязки.

— Ань-торова! — окликнул из строя Индейку знакомый ненец Николай Вануйто. — Бросай свой купеца Тряси Нос! Иди наша друзына-отряд! «Какой такой начальник Николай Вануйто? — откинул капюшон малицы Индейко. — Некогда мне друзына-отряд ходить, Николай. Меня Миколка-цыган ждет. По-братански надо делать».

— Трогай… — заскрипел Василий Игнатич. — Рад зенки пялить…

Остановились в этот раз на подворье купца-миллионщика Чупрова. В тот же вечер встретился Индейко с Миколкой.

— Вывези ты меня из снегов, для-ради бога! — в первую же минуту заканючил цыган. — Летось по воде сплыть вознамерился — господа-купечество зашутковали, посередь Полуя меня за борт выбросили. Не гармошка с воздухом — затонул бы. Политическим всем, понимаешь, воля, а конокрадам — что при старом режиме, что при новом. Не дают вольных бумаг, и баста!

— Я соболя, Миколка, принес, — зашарился под малицей Индейко.

— Хороший ты мужик… — вздохнул цыган. — Не хватает моей цыганской совести тебя забижать. Гармошка-то, знаешь… подмокла. Четыре лада фальшивят. Вот если бы нам из снегов…

— Играй, Миколка, «Славное море…».

И опять пойманным горностайкой трепетало Индейкино сердце.

Часом позднее зашушукалась прислуга в доме миллионщика Чупрова:

— Девоньки!.. Бабоньки! В бане-то… В бане… Индейко-самоед в бане на гармошке играет. Во всю дурнинушку растягивает…

— Осподи! Тошнехонько. Уж не нечистик ли там?

— Глаз навзничь вывернись — Индейко!

Слух как огонь. Загорелось внизу, загорится и вверху. Вывалилось из горниц хмельное купечество. Обдорские и прочие потешку чуют, а Василий Игнатьевич язык покорить не может:

— Гы… гы… гы… гыде взял? — подступил к Индейке, головой трясет, на гармошку указывает.

— Миколка-цыган дарили.

— За… за… за какие такие дивиденты-проценты?

Индейко, как цыган, поучал:

— По-братански. А что? Очень даже просто…

Грохнуло купечество от брюшенька:

— Цыган гармошку подарил! Га-га-га-га-га!..

— Он тонул… В Полуе его в прошлом году утопляли, и то ее над головой держал — оберегал.

— Подарит, когда на плеши кудри взойдут.

— А… а… а ты не украл ее? — пронзился догадкой Василий Игнатьевич. — Может, украл? Скажи — украл! Ну? Ястребин Коготь! Признавайся от смелой души. Награжу молодца за ухватку!