Георгий Вайнер - Бес в ребро

В подъезде в застекленной будке сидел сухопарый белесый мужичок. Несмотря на годы, в нем была жилистая выправка старослужащего.

– К кому? – командно-коротко остановил он меня на пути к лифту.

– К Чагиным…

Я ему чем-то не понравилась, и он положил руку на трубку телефонного аппарата. – А вас ждут?

– Конечно, ждут, – бесстрашно наврала я, со страхом следя за его костистой ладонью, неуверенно замершей на аппарате.

Он был вялый и злой, как осенний комар. Неодобрительно покачал головой в фуражке с пятном на месте споротой кокарды и разрешил:

– Ну, идите тогда… Четвертый этаж…

Странный, конечно, консьерж. И только войдя в лифт, я сообразила, что он знает в лицо не только жильцов охраняемого им дома, но и их постоянных гостей – я была чужачка!

Господи, зачем развелось в мире так много вахтеров, сторожей, конвоиров! Что стерегут они? Если бы им всем дать в руки лопату, то Земля покрылась бы каналами, как Марс, а Сахару они засадили бы лесами!

Но они не хотят брать лопату. Они хотят проверять людей на входе и выходе.

Нажала кнопочку, и зателебенькал, запел звонок, прошелестели шаги, щелкнул замок, открылась дверь, и очам моим явилось зрелище непереносимо прекрасное – жена Чагина.

В целлофановой шапочке, прикрывающей бигуди, в пеньюаре невозможной красоты. Пеньюар был похож одновременно на халат, тунику и концертное платье. Не знаю, из чего это было сделано – может быть, из перьев рыбы, может быть, из свинячьих потрохов, но впечатление пеньюар производил сногсшибательное. А Ольга Чагина оказалась женщиной моего возраста и весьма красивой. Она держала меня на лестничной площадке у приоткрытой двери, не обнаруживая ни малейшего желания впустить в прихожую.

Я испытывала чувства человека, впервые влезшего на лыжный трамплин. Немного тверди, плавно уходящей вниз, а дальше – пропасть…

– Здравствуйте, Ольга Ивановна, я пришла рассеять возникшее между нами недоразумение…

– Какое еще недоразумение? – сказала она недовольно. – Я вас вижу первый раз.

– Да, конечно, мы ведь с вами незнакомы. Но я звонила вам…

Она подозрительно всматривалась в мое лицо, а потом раскрыла дверь и очень строго пригласила:

– Зайдите.

Отделанная деревом и сияющими латунными полосками передняя. Шкаф для одежды – под самый потолок. В углу здоровенная керамическая ваза с камышами. И над головой – оскаленная кабанья голова. Казалось, что кабан ухмыляется, высовывая через черную губу кривые желтые клычки. Это он надо мной смеялся, противный дикий свинюган.

– Я вас слушаю, – сухо сказала Ольга, и я поняла, что она меня впустила не для разговора, а чтобы я на лестнице не базарила – соседи могут услыхать.

Мне пришлось торопливо объяснять:

– Я журналистка, моя фамилия Полтева. Я хотела повидать вашего супруга, но не знаю, дома ли он…

– Кто же из работающих людей в середине дня бывает дома? – спросила она недовольно.

– Тогда я поговорю с вами. Я звонила из автомата, но телефон не соединялся, я только поняла, что вы были недовольны моим звонком. Мне кажется, что вы приняли меня за кого-то другого…

На лице Ольги проступили досада, неуверенность и мгновенная борьба: то ли выпереть меня сразу, то ли узнать сначала, зачем я пришла. Эти недолгие размышления она наконец разрешила приглашением:

– Проходите, поговорим. Снимайте обувь…

Я повесила на вешалку плащ, поставила в угол сумку и начала стягивать туфли.

Ольга Чагина подвинула мне ногой войлочные тапки. Мне вообще очень нравится современная милая мода заставлять гостей разуваться. Может быть, я все это придумываю зря, но мне представляется в этом замечательном обычае что-то ужасно унизительное и для гостей, и для хозяев. Это душевное босячество, торжество разбогатевшего и обустроившегося жлоба над вчерашней бездомностью. Нет, я наверняка знаю, что приличные люди не должны заставлять ходить гостей разутыми по квартире. Но, наверное, у Ольги Чагиной были другие представления.

Я думаю, что она так же далека от всех моих проблем, будто находится сейчас в Японии – там ведь все в домах босиком ходят.

Надела я шлепанцы и шагнула к двери в комнату, но Ольга, легонько похлопывая меня по руке, повернула налево и так, регулируя мое движение по просторной квартире, словно водитель электрокара, направила меня в коридор, мягко нажала на правое плечо – через холл, снова по левой руке – вход в кухню. Понятно, здесь и будем беседовать.

На столе стояла большая чашка с рубиново-красным чаем, а в вазочке насыпаны почти забытые мною конфеты – навсегда исчезнувшая клюква в сахаре. Смешно, что существует определенный рацион, целый список продуктов, спрашивать о которых «где купили?» просто неприлично. Ясно, что доставали где-то по блату. Пропала клюква в сахаре, и крабы, и языковая колбаса, и «раковые шейки», и говяжьи сардельки.

Наверное, не сезон сейчас на клюкву в сахаре. Ушло ее время. Из этого же ушедшего времени задержался в квартире Чагина зеленый стеклянный абажур, висевший над столом. Матово-белый изнутри, как будто залитый сливками, и нежнозеленый, как майская трава, снаружи. Куда делись они? Когда-то в каждом доме были эти замечательные зеленые омуты душевного спокойствия и уюта. Исчезли. Кому мешали?

– Присаживайтесь, – пригласила Ольга, отошла к плите, распахнула застекленную дверцу духовки.

Пряный плотный аромат жарящейся птицы ударил в нос. В лотке противня лежала белотелая индейка, обливающаяся соком.

Ольга убедилась в ее примерном поведении – не подгорает, не сохнет, захлопнула дверцу и налила мне тоже чашку чая. Поставила ее передо мной и спросила недоверчиво:

– Так вы сказали, что вы журналистка?

– Да, я работаю в газете, – признала я этот любопытный социальный факт.

– Очень интересно. А зачем вам понадобился мой муж?

– Я хотела узнать у него о некоторых подробностях драки…

Ольга подняла брови, озабоченно покачала головой:

– Да-да, я слышала что-то, какая-то неприятность была. А вы что, хотите писать об этом?

– Не знаю, у меня пока нет для этого материала…

У нее было очень красивое лицо, которое под целлофановым колпаком, предназначенным сохранить ее будущую прическу, выглядело не очень живым. Я всматривалась в нее, и она мне все больше напоминала орхидею, продающуюся в парфюмерных магазинах венгерскую орхидею. Страстно-нежное растение в пластмассовой прозрачной коробочке. Ольга очень похожа была на эти консервированные цветы. Казалось, вскроешь целлофан, – увянет, истлеет, рассыплется от воздуха, от дыхания нашей грубой, некрасивой жизни.

Очень хотелось спросить ее о девушке-разлучнице. А язык не поворачивался. Трудно вот так, решив стать сыщиком, сразу переступить через какие-то невидимые барьеры, отделяющие нас, людей будничных, от чагиных и шкурдюков, которые не побрезгуют ничем, уничтожая Ларионова и меня, коль скоро мы болтаемся у них под ногами. Я это знала наверняка, но стукачествовать Ольге о том, что Чагин развлекается на стороне, не могла. Хотя она это и без меня знала.