Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

В шиповнике по берегам Старицы уже притаилась ночь. Только цветы на кустах светились отраженным блеском еще не погасшей зари. Потом в кустах, стараясь не нарушить вечернюю тишину, щелкнул, пустил стеклянный перезвон и затих соловей.

Юпитер взошел над темным лесом на горизонте и начал медленно подыматься над лугами, ивами и туманами – над знакомой и милой нашей землей.

1953

Симферопольский скорый поезд отходил с Курского вокзала в Москве в девять часов вечера.

Кончался июнь. Стояли самые длинные дни в году. На севере в это время был разгар белых ночей. Краем своим эти светлые ночи доходили сейчас до Москвы. Только к девяти часам вечера садилось солнце. Его не было видно за громадами улиц. Но по теплому красноватому сумраку, затопившему город– все его площади, улицы, сады и дворы, – можно было догадаться, что солнце уже опускается к краю земли где-то далеко за Химкинским водохранилищем, за Северным речным вокзалом. Опускается огромное и чистое, предвещая назавтра жаркий и безветренный день.

От недавно политых асфальтовых платформ на вокзале пахло дождем, дымом и цветами. Среди провожающих многие были с букетами. Вялый от духоты цветочный запах был слышен и на платформе и в вагонах, где букеты уже стояли в стаканах с желтой вагонной водой.

– Удивляюсь, – говорил морщинистый проводник, рассматривая билеты, – почему это на наш скорый и на сочинский всех провожают с цветами. А вот на «Красную стрелу» или на Сибирский экспресс букеты редко приносят. В чем причина?

Давно замечено, что пассажиры волнуются, когда показывают проводникам билеты, хотя с билетами не может быть никакой путаницы. И всегда найдется среди пассажиров какой-нибудь не совсем уверенный в своем билете человек. Он обязательно будет во всем соглашаться с проводником и даже заискивать перед ним, как будто это сможет ему помочь, если у него билет окажется не в порядке.

Нашелся такой пассажир и сейчас. Это был низенький толстый человек в пыльной зеленой шляпе. Он стоял в конце очереди. Чемодан он поставил между ног, сжимал его на всякий случай коленями и судорожно рылся в карманах пиджака, разыскивая билет.

– Точно, товарищ проводник! – воскликнул он тощим и сладким голосом. – Я тоже это заметил.

– Какой приметливый гражданин, – сердито сказал проводник. – Вы лучше объясните, в чем причина.

– На юг народ едет веселый, – ответил, хихикнув, человек в зеленой шляпе, все еще разыскивая билет. – Отдыхающий народ. Оттого и цветы.

– Да на юге их в тыщу раз больше, чем здесь, этих цветов, – возразил проводник. – Зачем их на юг везти? И в Крым едем с цветами. И из Крыма с цветами.

– От них, конечно, мусору много, – сказал человек в шляпе, но не угадал. Проводник неожиданно рассердился.

– Странно рассуждаете, – сказал он и подозрительно посмотрел на пассажира в шляпе. – Москва вся в цветах, заводы наши – в цветах, а вы такие несвоевременные мысли высказываете. Ваш билет!

Билет оказался в порядке, и человек в зеленой шляпе, обливаясь потом, втащил свой чемодан на площадку и сказал проводнику:

– Напрасно вы, товарищ, при исполнении служебных обязанностей трепотней занимаетесь. Не дело!

Давно тоже замечено, что пассажиры любят, когда в вагоне оказывается мальчик или девочка, переданные на попечение попутчиков и проводников кем-нибудь из родителей. Тогда нет конца заботам.

Весь вагон, соревнуясь, следит, чтобы мальчик или девочка выполняли прощальные наставления родителей. С незапамятных времен наставления эти всегда одни и те же: не выходить на станциях, не высовываться из окна, съесть все, что приготовлено на дорогу, и слушаться взрослых.

И сейчас в вагоне, как раз в нашем купе, оказалась девочка лет десяти. Звали ее Настей.

Настю привез на вокзал отец, но его я не видел. Я приехал за пять минут до отхода поезда, когда Настин отец уже ушел. Он очень торопился на важное совещание. В Симферополе Настю должна была встретить ее старшая сестра.

Кроме Насти, в купе сидели пожилой сухощавый человек с короткими седыми волосами и юноша в костюме табачного цвета. Губы у него были слегка вытянуты, будто он собирался свистнуть. Из-за этого он мне сразу не понравился, но вскоре я к нему совершенно привык. Он оказался милым и услужливым человеком.

Как всегда бывает в дороге, мы быстро перезнакомились. Пожилой человек оказался профессором-почвоведом, а юноша – фольклористом, знатоком народных песен, легенд и сказок.

Поезд уверенно мчался в путанице подмосковных рельсовых путей, пока, наконец, не вырвался в поля и за окнами не запылала во весь горизонт полоса заката.

Настя сидела у окна и, поджав ноги, смотрела на закат. Она еще дичилась и отвечала только на вопросы и то едва слышно.

Почвовед рассказал, что знает эту железную дорогу, как он выразился, «наизусть».

– Я уже счет потерял, сколько раз проехал по этой дороге, – сказал он. – С раннего детства езжу по ней по два-три раза в год. В общем, раз полтораста я по ней уже проехал, не меньше.

– Это почему же? – спросил фольклорист.

– Я уроженец Симферополя. Там у меня до сих пор полно родных. Вот и езжу. То в отпуск, то по делам. Кроме того, я много работал по своему почвенному делу под Курском и Белгородом.

После Серпухова мы сообща напоили Настю чаем, и она легла на верхнюю полку.

Я вышел в коридор покурить. Все купе были уже закрыты, и в пустой коридор влетал из открытого окна ночной воздух. Проносились во тьме сырые березовые рощи, болотца с тусклым блеском звезд, пустые станции, кучи мела на каменных платформах, освещенные одиноким фонарем, огни деревень, затянутые кудрявым туманом луга и снова шумливые березовые рощи.

Когда я вернулся в купе, все уже спали. Только Настя не спала под потолком. От света ночной лампочки глаза девочки казались совершенно синими.

– Ты что ж не спишь? – спросил я Настю.

– Да я очень хочу уснуть, – ответила она вполголоса, – чтобы скорей проснуться утром и смотреть в окно. Там в коридоре есть одно очень хорошее окно, но у него весь вечер стоял тот толстый дядька в подтяжках.

– Тот, что в зеленой шляпе?

– Да, тот. И закрывал все своей спиной. Вот я и хотела проснуться рано-рано, чтобы первой стать у этого окна. Ц никак не могу уснуть.

– А ты считай до тысячи, – сказал я.

– Вслух? – спросила Настя.

– Да, только шепотом.

Она начала считать, досчитала до сорока и затихла. Я погасил синюю лампочку, и тотчас ночь за окном посветлела и начала через каждые полчаса проносить по купе квадратные полосы белых станционных огней. Как будто кто-то переворачивал белые страницы тетради.

Проснулся я рано, но Насти в купе уже не было. Она стояла в коридоре у открытого окна, придерживала занавеску и смотрела на бесконечные поля, на синие от утренней тени балки, деревни, в серебряной листве ракит, путевые будки с колодцами и ленивые речки с белыми толпами гусей на травянистых берегах.