Александр Червинский - Шишкин лес

— Нельзя, Машенька, говорить. — У Степы перехватывает горло от сдерживаемых слез. — Потому что Петька там, у них.

— Что?! — вскрикивает Маша.

— Они п-п-потом дали ему трубку. Я слышал его голос. Если мы не привезем деньги к двум часам ночи, мы его больше не увидим.

— Куда это надо везти?

— В п-п-поле, на место, где разбился самолет. Они хотят убедиться, что нас только двое.

— Но туда не подъехать на машине, а здесь килограммов сто.

— Придется д-д-дотащить. Руки у Степы сильно дрожат.

Мой папа от природы не очень храбрый человек, но в жизни ему так часто приходилось бояться, что чувство страха у него постепенно притупилось. Поэтому, когда в восемьдесят втором году ему предложили поехать с выступлениями в Афганистан, он поехал.

Стоя в кузове грузовика, одетый в камуфляж семидесятилетний Степа читает свои стихи на летном поле военного аэродрома перед сидящими на земле и на броне танков солдатами. Слышен звук приближающегося вертолета.

Солдаты ржут и аплодируют. Рев пролетающего вертолета заглушает Степины слова.

— Эти мои стихи, — кричит в микрофон мой папа, — знакомы вам с д-д-детства. И с детства были знакомы в-в-вашим родителям. Я, деточки, уже очень старый человек. И я боюсь летать на самолетах. Но я к вам не мог не п-п-прилететь. Потому что есть у меня т-т-такая книжка — «Наша история».

Дружные аплодисменты.

— И здесь, на афганской земле, исполняя свой интернациональный долг, вы, деточки, вписываете в эту к-к-книжку новые страницы.

Аплодисменты.

— Страницы новых п-п-п-побед, — продолжает кричать в микрофон Степа, — в нашей борьбе за счастье всех народов нашей п-п-планеты. И разрешите мне закончить цитатой из себя самого: «Это наша история, и д-д-д-другой истории у нас нет!»

Громовые аплодисменты.

Степа с помощью солдат спускается с грузовика, пожимает руки офицерам, раздает автографы и направляется к ожидающему его газику.

— Браво! Браво! — хлопает в ладоши прикрепленная к Степе пухленькая офицерская жена.

— Спасибо, милая.

Она открывает перед ним дверцу газика и садится в него вслед за Степой.

— Послушай, деточка, а я т-т-т-тебя не очень обременяю? — спрашивает Степа.

— Ну что вы! Для меня это такая честь помочь вам, Сергей Владимирович! — радуется офицерская жена.

— Степан Сергеевич, — поправляет ее Степа. — Меня, Клавочка, зовут Степан Сергеевич. Можно просто Степа.

— Ох, простите, Степан Сергеевич! — смущается Клавочка. — Это я по инерции. Мы же Сергея Владимировича Михалкова ждали, а в последний момент Москва его на вас заменила. Вы уж меня извините.

— Да ради Б-б-бога. Меня с Михалковым часто п-п-путают. Наверное, потому, что он тоже заикается.

И, задумчиво пожевав губами, спрашивает:

— А что, если у багажа будет перевес?

— Не имеет значения, — успокаивает Степу Клавочка. — Мы все, что вы купите, на нашем самолете отправим. Вот как раз на этом завтра и отправим.

И показывает на большой самолет, из которого солдаты выгружают длинные ящики.

— Это б-б-бомбардировшик? — уважительно спрашивает Степа.

— Нет, это «черный тюльпан». Видите, гробы привезли.

Степа морщится и закрывает глаза.

По сторонам дороги валяются опрокинутые и обгоревшие танки и БТРы. Газик, в котором едет Степа, и две бронемашины с охраной мчатся со скоростью девяносто километров в час. Охрана едет впереди и сзади, чуть сбоку от газика, так что встречной «бурбухайке», сверху донизу изукрашенному афганскому грузовику, приходится свернуть на обочину. Из «бурбухайки» вываливаются ящики и выпрыгивают люди в чалмах.

Солдат за рулем газика крутит настройку приемника. Поет Пугачева:

— Так вам нужна хорошая дубленка? — спрашивает у Степы Клавочка.

— Да, для жены.

— Сейчас все купим. И дубленочку, и технику вашим внукам. Тут очень хороший шопинг. Я, кто к нам ни приезжал, всех артистов возила отовариваться. И Кобзона, и писателя Аркадия Инина.

Звуки взрывов. Степа задумчиво жует губами.

— Степан Сергеевич, это в горах, — успокаивает Клавочка. — Вы не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь. Я п-п-просто думаю. Как это в жизни удивительно получается. Еще вчера мы с тобой были незнакомы, а сейчас — как будто я тебя сто лет знаю.

Клавочка кокетливо улыбается Степе и начинает подпевать Пугачевой:

Очередная встречная «бурбухайка» мечется из стороны в сторону, водитель не знает, куда свернуть, чтоб уступить дорогу конвою. В последнее мгновение перед столкновением едущий перед Степиным газиком БТР сворачивает на обочину. Взрыв.

Солдат с мгновенно окутавшегося пламенем БТРа выбрасывает на дорогу. Второй БТР, не успев затормозить, наезжает на них.

Клавочка реагирует мгновенно. Сталкивает Степу на пол газика и на всякий случай накрывает его своим телом.

Второй БТР пятится назад и останавливается. На асфальте в луже крови лежит раздавленный солдат.

Тишина.

Летом восемьдесят второго, когда папа летал с выступлениями в Афганистан, мама была на гастролях в Париже, я крутился на Московском кинофестивале, Нина ночевала в городской квартире, а дети оставались в Шишкином Лесу одни. За ними приглядывал мой брат Макс, но он, как всегда, был влюблен.

Сорокапятилетний Макс смотрит в окно на дом Левко. Оттуда, из окна второго этажа улыбается ему двадцатилетняя хорошенькая и худенькая Женя Левко. На подоконнике перед ней включенный транзисторный приемник. Поет Пугачева:

Женя посылает Максу воздушный поцелуй и пальцами изображает на подоконнике идущие ноги. Макс кивает в ответ и выскакивает из комнаты.

Женя в своей комнате смотрится в зеркало.

Макс вбегает в кухню и вынимает из раковины бутылку водки, охлаждавшуюся там под струей воды.

Бежит обратно в свою комнату. Из дверей мастерской с улыбкой глубокого презрения смотрит ему вслед шестнадцатилетняя Маша. В том году моя племянница Маша навсегда поселилась у нас. После смерти Анечки она отказалась жить в Англии со своим отцом Эриком Ивановым. Маша вообще нелегкий человек, но тогда она переживала переходный возраст, и характер у нее был совершенно невыносимый.