Василий Белов - Все впереди

И вот сегодня, к тому времени, когда королевская блоха получила все придворные привилегии, в коридоре появился один из замзавов. Он проводил инвентаризацию. Три или четыре озабоченные женщины с папками в руках сопровождали его.

— Так. Здесь что?

Он заглядывал в каждую дверь, и, пока добрался до медведевской группы, блохи тоже добрались до фрейлин и королевы. Проверяющий, вероятно, думал, что поет радио. Он оглядел большую комнату, где хозяйничал Грузь с лаборантом и другими младшими научными сотрудниками. Пока переписывали кульманы, стулья, столы, сейфы, счетные устройства и мусорницы, Медведев в своем кабинете почему-то молчал. Но когда комиссия двинулась к медведевскому закутку, за дверью снова раздался внушительный, почти штоколовский бас. Песенка про блоху завершилась горьким, саркастическим смехом.

— Вероятно, транзистор, — кротко сказал Грузь, а одна из сотрудниц пискнула от сдерживаемого смеха.

— Не институт, а какой-то оперный балет, — сказал замзав и, щурясь, оглядел всю медведевскую группу.

Потом замзав прочитал афишку, составленную из слов, выстриженных из газетных шапок. Афишка висела над рабочим местом Грузя:

Все попытки разума оканчиваются тем, что он сознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание. Если он не доходит до этого сознания, то это означает только, что он слаб. А если его превосходят вещи вполне естественные, что сказать о сверхъестественных?

В афоризме великого француза замзаву что-то не очень понравилось, но вникать было некогда, и комиссия исчезла в медведевском кабинетике.

— Дамочки! Тише!.. — снова произнес Женя Грузь.

Лида, одна из сотрудниц, фыркнула и выскочила в коридорчик. За ней потянулись другие. Грузь тоже вышел.

Здесь табачный дым перемешан был с запахом импортных духов и туалетной хлорки. Грузь про себя с улыбкой вспомнил, как в детстве мечтал о женщине, которая вообще не ходит в уборную. Курили в группе все, кроме него и Медведева. Медведев при первой встрече, когда Грузь был студентом, спросил: «Женя, вы мужчина или младенец?». Грузь смутился. Тогда он ничего не сказал в ответ, кроме как: «Мужчина, вроде б». — «Хм! — причмокнул Медведев. — Если мужчина, то почему с соской?» — «Все же сигарета и соска не одно и то же», — подумал тогда Женя Грузь, но Медведев прочитал его мысли и сказал: «Разница в одном: соска безвредна. В остальном все одинаковое».

С тех пор Грузь никогда не курил. Однажды одна из сотрудниц всерьез обиделась на него: «Вам не стыдно, Евгений Мартынович? Вы второй раз обозвали нас курицами». — «Это не имеет к сельскому хозяйству никакого отношения, — ответил он. — Курица — значит, курящая женщина».

Послышался голос замзава. Комиссия, явно раздраженная, выходила из владений медведевской группы.

— Так. Здесь что? — замзав потянул за ручку туалетных дверей.

— Здесь? — скромно произнес Грузь. — Здесь у нас дискотека для ветеранов.

Девушки снова фыркнули.

Замзав записал что-то в блокнот, и вся инвентаризационная комиссия важно пошла по институтскому коридору.

— С праздником вас! — Грузь помахал рукой.

…Все двери были открыты, Медведев слышал последний возглас и взглянул на перекидной календарь. На воскресенье красным шрифтом было набрано «День железнодорожника». Грузь не мог ошибиться, каждую пятницу поздравляя «с наступающим» знакомых и незнакомых. Но что это? На сегодняшней пятнице стояла давнишняя, еще зимняя запись: «Д. Р. Любы. Подарок».

Медведева бросило в пот. Он взглянул на часы и позвал:

— Евгений Мартынович? Зайдите сюда.

Обиженный официальным тоном, Грузь осторожно прикрыл за собой дверь, долго не хотел садиться на стул: «Благодарю вас, Дмитрий Андреевич. Постою, вернее, мы постоим».

— Да ладно ты! — расхохотался Медведев. — Как у нас с графиком?

— С графиком нормально. А вот с золотыми контактами не очень.

— А, черт… — Медведев потянулся за телефонной трубкой, но Грузь остановил его:

— Кому будешь звонить? Министру среднего машиностроения или в приемную Гречко? Но разрешение на золото дает Госплан…

— А что наша заявка?

— Пока глухо.

— Женя, — Медведев откинулся, словно опять готовясь петь про блоху. — Немедля поезжай на завод. Займись промежуточным блоком. Может, обойдемся без золота? Ну а вечером к нам. На дачу. С праздником, как ты говоришь.

— День рождения?

— Да…

— У тещи или у дочки?

— У жены, бегемот! — Медведев весело, но пронзительно поглядел на своего сотрудника. Их отношения развивались вполне определенно: от взаимного симпатизирования к дружбе. — Послушай, Женя, а у тебя была любовь?

— Была, да сплыла, — ответил Грузь.

— Как так? Ну, расскажи, расскажи! Ты ведь знаешь, я не болтлив.

— Да так. Я пригласил ее в гости к приятелю. Там коктейли, музыка и все такое. У меня на брюках расстегнулась молния, а я был в белых трусах…

— Ну и что? — Медведев думал теперь совсем о другом, но слушал.

— А то, что я заметил это слишком поздно. На этом все и кончилось.

— Зря! — серьезно сказал Медведев. — Может, она не заметила? Может, она и не разлюбила тебя…

— Зато я разлюбил себя, — сказал Грузь. — В том возрасте это было равносильно тому, что разлюбили тебя. Да и сейчас так же…

— Всё впереди. У тебя все изменится, Женя.

— В какую сторону, шеф? — спросил Грузь, уходя и не дожидаясь ответа, потому что телефон опять зазвонил.

Медведев неохотно взял трубку.

— Старик, ты помнишь наш разговор? — послышался голос Бриша.

— Ты подозреваешь, что у меня склероз? — сказал Медведев. — Напрасно. Нет, с начальством я не встречался, предпочитаю как можно реже… Что?

Голос Бриша то и дело прерывался каким-то хрипом:

— …Как говорит мой друг…

— Кто, кто?

— Мой друг Аркадий. Тот самый, журналист номер один.

— Разве он еще не удрал на Запад? — шутливо спросил Медведев.

— Старичок, зачем ему удирать? Он ездит туда чуть ли не ежемесячно.

— Ясно. Так вот, Мишенька, если будешь работать у нас, заграничные поездки — долой. Хорошенько подумай.

— Я уже подумал.

— Тогда я сейчас же иду к шефу. Ты будешь у нас вечером? Але-у… Вечером я доложу тебе о визите. Ну да, к моему шефу. Пока.

Медведев опять откинулся, набрал в легкие воздуха и, чтобы не запеть про блоху, шумно выдохнул. Потом по трехзначному внутреннему позвонил Академику. Академика на месте еще не было (он появлялся в институте ежедневно, но всегда в разное время).

Пришлось ждать.

Академик был давно равнодушен к науке, но, обращаясь с бумагами, проявлял поистине футбольный азарт. Глаза его загорались и при виде не обделенных природой женщин, об этом знали все работники института. Но слабость к антиквариату Академик даже от самого себя заслонял любовью к искусству, а об этом ведомо было, пожалуй, одному Медведеву. Академик сидел у него на крючке. Было приятно сознавать, что в любой момент шефа можно подсечь с помощью какого-нибудь медного православного складня или изображающей Будду нефритовой статуэтки. Религия и художественные достоинства имели мало значения, в расчет брались только возраст безделушки и благородство материала. Хобби? Но Медведеву почему-то представлялось, что и сама работа для Академика тоже не более чем хобби, что главным в его жизни было что-то иное, не известное, может, и самому Академику.