Михаил Толкач - Третий эшелон

— «Гостинцы» мы не имеем права держать. Приказ «Березки». Да вы сами запрещали держать по два состава на путях…

Военный комендант не нашелся, что сказать. Краснов возликовал: «Срезал Мошкова…»

В таком приятном настроении он и зашел на стрелочный пост.

— Листравой приведет груженую санлетучку. Не задержите!

Наташа всполошилась: она давно заметила подозрительную точность обстрела. Как только открывается семафор, так на пути начинают падать снаряды. Однажды Фролов заходил к ним в подвал, и она поделилась с ним своими сомнениями. Девушка предполагала, что где-то тут, на станции, засел фашистский корректировщик, который и сообщает точные ориентиры.

Фролов тогда возразил, что, дескать, только на днях по заданию командира вторично прочесали развалины и ничего подозрительного не обнаружили. Но в следующее же дежурство Наташи у семафора со стороны фронтовой ветки немцы обстреляли санитарную летучку, разбили вагоны, убили трех человек. И подозрения Наташи усилились.

Когда Краснов сообщил, что Листравой уехал за санлетучкой, Наташа опять вспомнила тот случай. Он не должен повториться! И она мучительно раздумывала, как благополучно принять эшелон. Если лазутчик определяет по семафору, то надо открывать сигнал перед самым носом паровоза: наблюдатель не успеет передать сведения на батареи. Так она и поступила, принимая очередной состав. Но фашисты не прозевали. Значит, у них связь налажена хорошо. Она твердо была убеждена в существовании такой связи и во всем винила Фролова.

Да, но если семафор держать все время открытым? Немцы усвоили нашу сигнализацию, ее-то и надо изменить. Поднятое крыло — стой! Опущенное крыло семафора — путь свободен. Но кто же на такое пойдет? Инструкции утверждены в наркомате, а она, простая стрелочница, вдруг изменяет сигнализацию. За такое по головке не погладят! И девушка улыбнулась своей мысли: наркомат — и она, Наташа! А почему бы и не так, если ее предложение спасет жизнь многих людей?

Фролов выслушал стрелочницу серьезно: настойчивая девушка! Ему понравилась мысль Ивановой, поразила своей простотой, вызвала даже удивление: почему они с комендантом не додумались до этого? Как важно, что человек проявляет инициативу, заботу о других! Значит, люди не сломлены, тверды духом. Даже эта девушка с пухлыми, как у ребенка, губами уже не боится снарядов и бомб — привыкла. Люди давно стали бойцами…

Павел Фомич тепло пожал девушке руку. В его небольших глазах затеплилась отцовская ласка, а мелкие скулы чуть-чуть порозовели под светлым загаром.

— Менять сигналы?! — удивился Краснов. — Ну, это уж слишком! Выдумает эта Иванова. Она уже однажды наизобретала.

Предложение стрелочницы казалось ему невероятным. «Сигнал — святое место», — гласила старая неизменная инструкция, и как человек, проработавший на транспорте много лет, Краснов научился уважать это правило.

— Менять сигнализацию, товарищ начполит, уполномочен только Нарком путей сообщения. Не хуже моего знаете.

Краснову быстро припомнились картины круше-

ний, которые происходили только потому, что люди нарушали сигналы. Нет, он не пойдет на нарушение!

Фролов понимал состояние Краснова, сознавал, что отчасти тот прав. Но ему хотелось убедить Краснова в разумности предложения Ивановой:

— Давайте, Демьян Митрофанович, трезво посмотрим на вещи. Какая, скажем, разница машинисту: въезжает ли он на станцию при опущенном крыле семафора или при поднятом? Абсолютно никакой! Это же чисто условное дело. И вы сами прекрасно понимаете. К фронту у нас ездят одна-две бригады. Остается их хорошенько проинструктировать.

Краснов думал: «Ну какое толковое дело может предложить девушка? Нашлась изобретательша! А Фролов, человек положительный и серьезный, увлекся химерой. Вот он, Краснов, не усмотрел же необходимости менять сигналы? А за его плечами — годы…» А сказал совсем другое:

— Как коммунист, я понимаю. А вот как начальник— не могу. Не могу разрешить. Порядок есть порядок.

Слова Краснова огорошили Павла Фомича: он впервые в жизни слышал о разделении на коммунистов и начальников. Краснов поднялся.

— Можно идти?

Фролову было обидно: не сумел убедить человека. Придется приказывать, чего он по возможности избегал.

— Санлетучку принять по новому сигналу и в дальнейшем до отмены считать поднятое крыло семафора запрещающим въезд на станцию. Разрешающим будет служить опущенное крыло. Ясно?

Краснов облегченно вздохнул:

— Конечно, ясно. Приказ для меня — закон!

И вновь Фролов поразился: глаза Демьяна Митрофановича блеснули испугом и тут же погасли, словно налились мутной стоячей водой.

— И еще. Осведомите об изменениях только причастных лиц. Держать пока в секрете. Такой сигнал применять только для поездов со стороны фронта. Исполняйте!

Краснов замялся, нерешительно попросил:

— Письменно бы…

— Что?

— Так я это, на всякий случай…

Краснов испугался сурового взгляда начальника политотдела, выскользнул за дверь.

Павел Фомич разгадал ход мыслей Краснова. Если, мол, вас пришибет, то оставьте бумажку, чтобы потом не отвечать. Ах, прохвост!.. Горько было, что Краснов дрожал за свою шкуру. Такого не перевоспитаешь…

Начальник политотдела принял решение немедленно подобрать командира, который заменил бы Краснова на посту начальника станции. Обо всем он рассказал Мошкову. Тот одобрил действия начальника политотдела.

— Краснов не одинок, — напомнил Фролов.

— Известно, не одинок, — согласился Мошков. — Вздуют тебя ревизоры.

— Этого я не боюсь.

— А давай-ка вот что…

Комендант позвонил на «Березку», коротко изложил суть предложения Ивановой и попросил согласия, умолчав о решении Фролова.

В ожидании ответа Павел Фомич прохаживался по комнате, шлепая оторванной подошвой. Потом присел, стал прикручивать подошву проволокой. Вновь вспомнил Краснова. Размышления прервал комендант:

— Есть же в партии такие паскуды, как этот Краснов! В активистах ходят. Мне он сразу не понравился…

Последовал резкий, как команда, звонок. Мошков взял трубку.

— Благословили, Павел Фомич. — Комендант крепко стиснул руку Фролова. — А Краснова убирай подальше.

Листравой смотрел за окно будки. Катилась назад темно-зеленая земля. Кое-где тянулись полоски, засеянные заботливой рукой. Легкий ветерок гнул тонкие стебли к земле, чудилось, в поле открылись озерки с желтоватой водой, и ветер катил по ним волны.

Вдали зачернел семафор в виде большой буквы «Г». Опять закрытый! И немцы уже не стреляют. «Да, можно въезжать при закрытом сигнале», — вспомнил он предупреждение бойца на снарядном складе. И не сбавил хода перед семафором.