Деревенские адвокаты

— Эх…

— Ну что, сват, надумал? Ты прежде всего об родстве–свойстве нашем не забудь…

— Я согласен. Скажу: были на рыбалке. Одного вот такого, — он раскинул руки, — сома поймали, двух щук в руку длиной, трех лещей шириной в лопату, четырех судаков в локоть, ладно? А мелочь сыпали без счета.

— А… не через край? Может и не поверить. Милиционер все же.

— Ну и пусть не верит, нам какое дело? Не могу я, агай, аптаритет свой ронять, врать по мелочи. Все же звание ношу — Враль.

— Ай–хай, а может, говорю, скинешь малость?

— Не скину. Поверит, как миленький. Не родился еще человек, чтобы мне не поверил.

— Ладно, спасибо, будь по–твоему… Значит, решились?

— Решились!

Выходя из ворот, Муратша надумал укрепить свата в рвении.

— Я тоже, сват, тебя не обижу, — сообщил он, — деньгами или еще каким добром…

— Чего? — не понял Нурислам.

— Не обижу, говорю, за службу. Ремесло — оно ремесло и есть, вознаграждения требует.

Враль Нурислам стал как вкопанный. В чистых, ясных его глазах мелькнула тень, даже черные искры метнулись.

— Деньгами? Добром? Вознаграждение? Вор подумал, что это он так радуется.

— Сторгуемся, сват, мелочиться не буду. Я ведь парень фартовый.

— Ты что же это, ворюга, и меня с пути сбить хочешь? Человек до этих своих лет дожил, без выгоды, без корысти, от чистого сердца врал, а ты ему деньги хочешь дать, опозорить, на весь свет осрамить?

— Ладно, ладно, бесплатно соврешь, я же не неволю.

— Нет уж, агай, испортил ты мой тахарат!*

* Тахарат — омовение перед молитвой, перед благочестивым делом.

— Ты уж, сват, сразу так кистенем наотмашь не бей. Редко выходил Нурислам из себя, но выйдет — сразу не успокоишь.

— Ударю! Наотмашь! Какой я тебе сват, вон Алабай тебе сват! — кивнул он на лежащего возле забора лохматого пса. Немного успокоившись, забубнил себе под нос: — Дай, думаю, совру, ублажу разок этого злодея. А он, значит, мое чистосердечное вранье за деньги купить хочет, упырь! Тьфу!

— Полегче, ты, паршак… Враль облезлый. Нас тоже не из навоза месили. Кистень–дубину держать умеем. — Вор показал крепко сжатый кулак.

— Не грозись! Иди, ступай своей дорогой!

Муратша неспешно пошел со двора. Нурислам взял прислоненную к забору метлу и подмел там, где прошел «сват».

— Чтобы и следа твоего не осталось, окаянный! Потом, когда злость прошла, сказал, то ли себе, то ли

кому другому: «Вранье, если хочешь знать, для меня дело чести. Славное дело — соврать!..»

Тут как раз и Баллыбанат, высунувшись в окошко, крикнула:

— Немножко потерпите! Сейчас самовар закипит! Нурислам не ответил, а малыш, который увлеченно, не слыша перебранки взрослых, мастерил что–то, при слове «самовар» насторожился, но работы своей не оставил.

История с изюмом закончилась весьма занятно. Когда Муратша отправился за свидетелем, крючконосый Худайдатов вызвал продавца и нагнал на него страху, обвинил в ротозействе, в преступном отношении к народному добру, под конец пригрозил тюрьмой. Тот, бедолага, помертвел от страха. Однако был не только трусоват, но и хитер. Что к чему, смекнул быстро. Когда милицейский гнев маленько остыл, он, чуть не в голос, жалобно запричитал:

— Уж вы меня простите, Худайдатов–агай, ради бога помилуйте, из–за моей бестолковости вся эта ошибка вышла. Стыд и срам!

— Какая еще ошибка?

— Такая, что не три, оказывается, мешка изюма привезли, а два. Еще раз проверил: оба как есть на месте.

— Мякинная голова! Мозги недопеченные! У продавца в груди потеплело.

— Что ни скажете, все ваша правда, това…

— Хватит! Ишь, распелся! Выходит, обратно свое заявление берешь?

— Беру, беру…

— Вот мозги куриные! Шляпа! А вашему этому вору доморощенному скажи: на сегодня ни сам он, ни свидетель его не нужны. И пускай запомнит, доведи до сведения: я глаз с него не спущу, пусть меня в любую минуту ждет.

— Скажу, доведу, будет ждать.

Проверить завезенные товары по бумаге Худайдатову и в голову не пришло. Страж закона читал–писал туговато и дела до сих пор имел не с бумагами, а с людьми.

Муратша же на запрятанный мешок с изюмом больше и не посмотрел. Так он и лежал там. Очень скоро к нему привадились мыши. Поначалу привередничали, от винного запаха нос воротили, но скоро распробовали и тогда уже взялись от души. Мясо, масло теперь у них не в ходу, только изюм подавай. Но что потом будет, когда мешок кончится, ума не приложу…

ПРЕДАЛИ ЗЕМЛЕ

Еще при Сельсовете Кашфулле позади кладбища, за каменной оградой, прирезали клин заросшей полынью земли и огородили забором. Тех, кому сюда перебраться назначено, не убывает, а места все меньше и меньше. Теперь народ все больше в родные края тянется, особенно после смерти. Многие всю жизнь без тепла, без угла на чужбине маются, но как почуют свой конец, завещают: «Везите меня домой, хочу на кулушевском кладбище, за каменной оградой, покоиться». А что завещано — свято. Везут. Каждому могила нужна, а если из начальства кто, тому и место для могилы требуется повиднее — не на отшибе. Дескать, положение обязывает. Когда только новый забор обвели, бывший вор, а ныне пребывающий на «заслуженном отдыхе» Муратша, проходя мимо сельпо, не удержался, брызнул желчью:

— Замечаете, братва, — сказал он сидевшим рядком на длинном бревне старикам, — наш–то Сельсовет за городским начальством угнаться хочет, на природе дачу себе поставить надумал, хи–хи–хи. — Чуть ковыляет Муратша, словно теленок на льду, ноги широко разъехались, еле зад тащит.

Еще в ту пору, когда он увел лекаревскую корову и, чтобы на свежей пороше сбить со следа, на все четыре копыта надел ей лапти, его догнали и шкворнем намяли поясницу. Всю зиму пролежал на печке, стоном стонал, кровью харкал. Собственную мочу пил, только тем, говорят, и излечился. Молод был. А теперь на старости лет все «барыши» от железного шкворня и вышли.

Нурислам сделал вид, что слов его не расслышал, и сам завел разговор:

— Куда так несешься во весь опор, Муратша–агай, никак, опять к лекаревским мужикам, поясницу свою размять? Даже не остановишься.

— Паршак! — огрызнулся тот и, как смог, прибавил шагу. Знал вор, где укусить. В детстве у Враля и впрямь на голове была парша. Живший у нас в ссылке доктор–поляк щипцами выбрал ему волосы и смазал какой–то вонючей мазью. Так и вылечил. Потом, хоть и редкие, даже выросли новые волосы. Никто, кроме этого злодея Мурат–ши, и не помнит.

— Тьфу! А ведь еще с таким на одном кладбище лежать предстоит! — вздохнул старик Валинур, самый ворчливый среди них. — Придешься рядом, так он весь твой могильный прах к себе перетаскает.

— Конечно, ляжешь, куда денешься? — согласился Нурислам. — Ладно бы только под землей, а то ведь и на земле их терпеть приходится.