Владимир Мильчаков - Загадка 602-й версты

Постучав в дверь и получив разрешение, в комнату вошел Козаринов.

— Арестованных прикажете там оставить или как?— спросил отделком.

— Казарму надо прибрать,— поняв невысказанную просьбу отделкома, ответил Полозов.— Бойцы всю ночь на ногах. Свободные от наряда пусть отдыхают.

— А арестованные?..— начал Козаринов.

— А им не обязательно на нарах лежать,— резко перебил отделкома Могутченко.— Внесите их сюда. И на полу полежат до прибытия спецвагона.

Бандитов втащили в комнату, развязали им руки и устроили поудобнее на полу. Хотя «Угодник» и не был ранен, удары Леоненко и трепка, которую задал ему Немко, стоили обычного ранения. Пожалуй, из всех трех он наиболее нуждался во врачебной помощи.

Могутченко позвонил дежурному по станции и, узнав, что паровоз с арестантским вагоном прибудет минут через двадцать — тридцать, сказал, обращаясь ко всем троим:

— Терпите, «вояки», через полчаса вас настоящий врач подремонтирует.

— Перед расстрелом, значит, подлечить решил, господин начальник,— отозвался с пола Павел Когут.

Полозов взглянул на него и с удивлением вынужден был признать, что ночные передряги и простреленная нога не сломили его. Павел Когут сейчас выглядел значительно бодрее, чем тогда, когда его выводили из предбанника.

Могутченко не успел ответить на ядовитое замечание раненого. Его опередил Сергей Когут:

— К сожалению, таков закон. Хотя для такой гадины, как ты, стоило бы отменить.

— Спасибо, братец,— смиренным тоном ответил Павел Когут,— порадел родному человеку.— Он явно издевался над братом.— Закон хороший. Пока лечат, пока суд да дело, всякое может случиться.

— Ничего не случится,— жестоко ответил Сергей Когут.— Подлечат тебя дней за пять-шесть, на нас, Когутах, раны быстро зарастают. А суда тебе ждать не придется. Это уж я постараюсь. Если надо будет — архивы подниму.

— Это какие еще архивы?— не скрывая тревоги, поднял голову Павел.

— Забыл? Все харбинские газеты писали, что тебя в двадцать первом трибунал заочно приговорил к вышке.

— Значит, в силе еще эта прибаутка,— улыбнулся Павел Когут. Но усмешка вышла кривой, а голос явственно дрогнул. Опираясь руками о пол, он подтянул раненую ногу и сел в углу комнаты, привалившись спиной к стенкам.

— Ты, пес, скажи мне, как ты осмелился руку на родного брата поднять?— понизив голос, спросил Сергей, глядя на него ненавидящим взглядом.

— Не хотел я этого,— после долгой паузы ответил Павел Когут, глядя в пол.— Случайно это получилось. Он, Данило-то, первый за револьвер схватился. Оборонялся я...

— А от Гали ты тоже оборонялся?— с той же обжигающей ненавистью допрашивал Сергей Когут брата.

Этот вопрос изменил ход разговора и словно зарядил Павла Когута новым запасом ярости.

— Между мной и Галинкой судьей быть никто не может,— скрипнув зубами, хрипловато ответил он.— Если бы она десять раз ожила, я бы ее десять раз убил.

— А слышал ты от нее хоть раз доброе слово?

— Я не слыхал, и она моих слушать не хотела, сам знаешь. Я ей еще в семнадцатом сказал: или со мной, или в могилу. Сама выбрала, что хотела. Отстань ты от меня, иро-о-од!..— взвыл Павел Когут.

— Жаль, что ты тогда в девятнадцатом от нас за кордон ускользнул,— проговорил Сергей Романович и крупными шагами начал ходить по комнате. Нелегко ему давалось внешнее спокойствие.— Жаль, что не сумел разыскать твой след за кордоном. Успел ты, гадина, затаиться.

— Ну, за кордоном-то еще всяко могло получиться,— проговорил Павел.— Там ведь не совдепия.

Но Сергей Когут презрительно отмахнулся.

— Дурак ты, хотя и до ротмистра дослужился. Раздавили бы как клеща. И твои хозяева не пикнули бы,— пренебрежительно сказал он и, подойдя к Парфенову, сел на табуретку, предварительно положив ее набок, чтобы быть ближе к лежавшему на полу человеку.

— А вот тебя, Семен, я не ожидал встретить среди этой сволочи. Брат твой от беляков смерть принял, а ты с ними съякшался.

Парфенов лежал в стороне, хотя и рядом со своими соучастниками, но несколько отодвинувшись и повернувшись к ним спиной. Со стороны могло показаться, что он этим оберегает раненое плечо, но и Полозов, и Могутченко заметили, что дело не только в этом. Парфенов ненавидел и одновременно боялся своих однодельцев.

— Так ведь разве из рук вашего братана вывернешься,— с тоскливой откровенностью проговорил Парфенов.— Сболтнул, я ему еще в конце гражданской про золотишко, ну и влип, как муха в бочку с дегтем. Павел Романович хорошо обучен, как жилы из людей тянуть.

— Чего ж ты, балда, раньше властям про золото не рассказал?— укорил его Сергей Когут.— Давно бы это золото на хорошие дела пошло.

— Так ведь вместе с этим проклятым золотом и моя судьба закопана. Хоть ни капли правды в ней нет, а все же как докажешь,— так же тоскливо, мучаясь от душевной боли и от раны в плече, проговорил Парфенов.

— Да ты-то как туда мог попасть?— удивился Сергей Когут.

— Забыли, значит, Сергей Романович, что я почти три месяца у Колчака служил. Хоть и по мобилизации, да теперь поди доказывай. Верный расстрел или до конца дней на Соловках лямку тянуть. А у меня семья, сам знаешь.

— Кто тебе эту чушь намолол?

— Твой братуха, его слова. Я ведь ни в баню, ни в дом к Даниле Романовичу, когда это страшное дело случилось, не заходил. Сам позднее всех узнал, когда в народе говорить начали. А отвечать полной мерой придется, как и этим варнакам.

— Да, неважные у тебя дела, Семен,— задумчиво проговорил Сергей Когут.— Ну, посмотрим.

— Что же это за судьба, которая вместе с золотом зарыта,— не выдержал Иван Полозов.— Я и от Данилы Романовича про это слыхал.

— Слух об этом подлом и грязном деле передается на ухо, и с глазу на глаз,— хмуро заговорил Сергей Романович.— Вряд ли до этого могло додуматься белое командование. Тут руку приложили или эсеры, или меньшевики. Вернее всего, пожалуй, меньшевики. Они всегда были специалистами на всякие подлости.

— Меньшевистская порода нам хорошо известна. Они еще и сейчас гадить пытаются,— подтвердил Могутченко.

— Меньшевики активно сотрудничали со всеми белыми правительствами Сибири. Когда они поняли, что навсегда сходят со сцены,— продолжал Сергей Романович,— а их самих ждут приговоры ревтрибуналов, тогда-то и была придумана эта подлая провокация. Они стали писать письма, похожие на доносы, и доносы, похожие на дружеские сообщения. В этих письмах и сообщениях речь шла о делах, уже раскрытых белой контрразведкой, о большевиках, уже расстрелянных. Но в этих сообщениях организаторами провалов назывались видные большевики-подпольщики, руководители партизан, не попавшие в руки белых, и даже коммунисты, работавшие вдали от фронта? Выглядело все это весьма правдоподобно, так как люди, писавшие кляузы, то есть меньшевики, хорошо знали тех, на кого клеветали. Знали их характер, привычки, слабости, даже домашний быт. Ведь когда-то они были в одной партии, может быть дружили, да и после раскола отдельные меньшевики не раз, признав для вида свои ошибки, возвращались в партию. В общем писали убедительно. Конечно, если бы разбираться стали сразу, то клевета была бы разоблачена. Так случилось в свое время и с клеветой на брата Данилу. Но организаторы провокаций учли и это. Нужно было время. Пройдут года, кое-кто умрет, кое-кто уедет за границу и разобраться будет трудно. Свидетеля не допросишь, клеветника с оклеветанным на очную ставку не сведешь. Чем дальше пролежат такие бумаги, тем достоверней они будут казаться. Вот такой «архив», видимо, и зарыт на Суземке вместе с золотом. Этот выродок,— кивнул Сергей Когут на сидевшего в углу Павла,— над созданием клеветнических материалов тоже немало поработал.