Федор Абрамов - Вокруг да около

Понимают ли это в колхозах? Понимают. И каждый председатель так или иначе пытается обойти этот порядок. Но тут раздается грозный окрик районного прокурора или секретаря райкома: "Не сметь! Антигосударственная практика! Поощрение частного сектора…"

И вот «государственная» практика торжествует: осенью еще часть колхозников лишается своей кормилицы (какая же жизнь в деревне без коровы!), весной в колхозе наступает падеж скота от бескормицы, и с каждым годом все труднее и труднее становится посылать людей на сенокос…

Вечерело… Наконец-то ветер разогнал сырой облажиик, и за деревней, по-над лесом, красной рекой разлился закат. Впервые за многие дин.

Аканий Егорович устало шагал обочиной улицы, и думы у него были невеселые. Вот он обошел почти треть деревин, побывал чуть ли не в каждом доме, уговаривал, убеждал, стыдил… А чего добился? Выйдут ли завтра люди на силос?

На деревне шла обычная для этого часа жизнь. По заулкам, мелькая белыми икрами, сновали хозяйки – кто с ведрами, кто с травой, – помыкивали изредка коровы, стучали топоры на новых строениях – долго теперь, до самой темени не смолкнет эта вечерняя перекличка топиров, а по лужам, до краев налитым краснпной, шлепают босоногие ребятишки – бледные, выцветшие от долгих дождей, как от немочи.

И те же запахи – как пять и тридцать лет назад: парнос молоко да щекочущий банный дымок вперемешку с березовым веником…

Нет ничего хуже попасть в дом, когда там семейный ералаш, или, как принято сейчас говорить (культурный стал парод), воспитательная десятиминутка. А именно".ту самую воспитательную десятиминутку застал Анапнй Егорович у Вороницыных. "Пьяная рожа", "затычка винная", «дармоед» – все эти знакомые приложения и еще другие – похлестче, которыми сыпала Полина, он услыхал еще в сенях.

Лнанию Егоровичу, однако, некогда было вш; кать в семенную драму (да в общем-то и понятно, за что калит Полипа своего муженька), и он сразу начал о делео строительстве.

Павел Вороницьш молчал. Он сидел у стола, сгорбившись, выложив на колени тяжелые, короткопалые руки, в фуфайке, в грязных сапогах, и с мрачной отрешенностью смотрел в заплеванный, забросанный окурками пол.

Свет лампешки, еще не разгоревшейся, поставленной на опрокинутую крынку, наискось перерезал его красное мясистое лицо.

– Кои черт молчишь? Кому говорят? Степам?

Павел медленно поднял голову, поглядел молча на жену и снова опустил.

Глаза Полины сухо, по-кошачьи сверкнули в тени у занавески.

– Завсегда вот так. Напьется, дьявол, до бесчувствия и сидит – слова не добьешься.

Ананий Егорович подсел к столу:

– Вот что, Вороницын. Кончай эту волынку. Добром прошу. Ты понимаешь, что будет с коровами, ежели твоя бригада сорвет строительство?

– С коровами? Эх, ты… – Вороницын вдруг выпрямился, сивушным перегаром дыхнул в лицо председателю. – А ежели я человеком себя не чувствую, это ты понимаешь?

– Поменьше водки жрать надо, тогда и человеком почувствуешь.

– Подожди, Полина Архиповна. Как это – себя человеком не чувствуешь?

– А так. У тебя паспорт есть?

– Ну, есть.

– А у меня нету. Я как баран колхозный, без паспорта хожу.

– Я что-то тебя не пойму, – помолчав, сказал Ананий Егорович.

– Не поймешь? – Вороницын криво усмехнулся. – Еще бы!.. А помнишь, я нынешней весной в город ездил?

Помнишь? За запчастями?

– Ну, помню.

– И ты еще мне колхозную справку выписал? На, мол, получи деньги по аккредитиву. Липовая это справка!

Пришел я в сберкассу, сую эту самую справку в окошечко. А там кассирша крашеная, вся с головы до ног завита. Фыркнула: "Это не документ личности". Я туда – сюда, в облисполком, с этажа на этаж, из кабинета в кабинет – два дня доказывал, что я не жулик, а человек. – Вороницын, опять дыхнув сивушным перегаром, резко придвинулся к Ананию Егоровичу. – Почему у меня нет паспорта? Не личность я, значит, да?

– Ну, знаешь, Павел Иванович, не ты один. Все колхозники паспортов не имеют.

– А почему не имеют?

– Потому что паспортизация в сельской местности не проведена.

– А почему не проведена?

– Почему? Почему? Заладил как маленький. Зачем тебе паспорт?

– Ах, вот как… Ясно.

Ананий Егорович уже официальным тоном разъяснил:

– Паспорт мы выдаем, товарищ Вороницын, когда человек из колхоза уезжает. А ты, надеюсь, не хочешь уезжать?

– А ежели захочу?

Тут на помощь Ананию Егоровичу опять пришла Полина:

– Куда ты, рожа, поедешь? Везде работать надо. Даром-то нигде ничего не дают.

– Полина, не мешай! – Лицо у Вороницына передернулось, но он сразу овладел собою. – А ежели захочу?

Ананий Егорович пошел напролом:

– Хорошо. Подавай заявление. Ежели правление колхоза даст справку, пожалуйста, – мотай на все четыре.

– А ежели не даст? – с пьяным упорством допытывался Вороницын.

– Да за каким лешаком тебе паспорт-то? – взвилась Полина. – Заладил: паспорт, паспорт. Пьяным еще напьешься, потеряешь. Десять рублей штрафу платить. Разве мало теряешь?

– Полина, помолчи!

– Не плети чего не надо, тогда и помолчу. Погоди вот – язык-то прищемят длинный. Больно распустил. Нальет шары и начинает высказываться. Ребят полна изба – не высказываться надо, а робить.

Вороницын больше не «высказывался». Он только долгим взглядом посмотрел на жену и со вздохом сказал:

– Эх, ты! Животноводство…

Была суббота, и дома его ждала привычная картина: спящие после бани дети и бодрствующая, сидящая у стола с лампой Лидия.

Лидия, конечно, вышивала. Вышивала очередного кота или оленя, которыми и без того были завешаны все стены.

Ананий Егорович снял плащ, переобулся в теплые валенки. Лидия – хоть бы слово, даже не посмотрела в его сторону. Что ж, она по-своему права: баня и для него чоплена. И, стараясь как-то загладить свою вину, он подошел к ней сбоку и примирительно положил свою руку на ее теплое полное плечо.

Лидия все так же молча встала, собрала на стол.

Он потыкал вилкой сухую картошку, потыкал грибы – и со вздохом отодвинул тарелку.

– А, опять нос воротишь! Не нравится? А ребята-то как?

И пошла, и пошла: да какой же ты председатель, когда молока в колхозе не можешь взять? Да где это слыхано, чтобы молока в колхозе не было! По тридцать копеек за литр колхозникам платим. Да кто тебя после этого уважать будет?

И ему в который раз пришлось объяснять: да, нету молока в колхозе, нету! План не выполнен, детсад на голодном пайке держим, учителям не даем – как она этого не может понять?

Но Лидии что в лоб, что по лбу. И раз закусила удила, не остановишь.

– Так за каким же чертом ты нас-то сюда привез? – как всегда, пустила она в ход свой последний козырь. – Сколько раз я тебе говорила: Ананий, не поедем, Ананий, не пори горячку! Люди на шестом десятке думают, как до пенсии дослужить, а он – на-ко, молодец какой выискался! – колхоз подымать поехал.