Константин Губаревич - Анютина дорога

Год 1918-й...

Гражданская война. Голод. Разруха. Тиф.

На фронтах со всех сторон наступали интервенты, белогвардейцы. Внутри страны свирепствовали банды во главе с бывшими царскими офицерами, помещичьими сынками, кулаками.

Леса Белоруссии кишели бандами.

Вот почему так медленно и осторожно приближался к лесу эшелон теплушек. На лесных перегонах все было: банды разбирали рельсы, составы останавливались, их грабили. Или обстреливали. Всегда надо быть начеку.

И этот состав шел под охраной. На тендере примостились трое с винтовками. Они зорко и напряженно всматривались вперед, чувствуя свою ответственность за эшелон.

Поезда в то время ходили редко: не хватало вагонов, паровозов, топлива. И если уж шел состав,— в него набивалось народу видимо-невидимо. Даже на крышах вагонов было полно. Из города в деревню люди ехали выменивать на свои пожитки хлеб, картошку, муку; в город из деревни тянулись тоже менять на товары — спички, керосин, гвозди, соль... И все это — в мешках, узлах, корзинах... «Мешочниками» называли тогда людей в поездах.

И мама с Анютой ехали в деревню. Но не менять, а спасаться от голода. Они жили в городе, отец — на фронте, мама на работу нигде не устроилась и решила отправиться на Могилевщину, к сестре в деревню.

С узлом за плечами и маленькой Анюткой ей трудно было пробиться в вагон.

Остались на площадке товарняка.

А состав уже вошел в лес, грозно обступивший с двух сторон полотно дороги...

Пассажиры тоже насторожились. Особенно те, которые сидели на крышах и площадках товарных вагонов. При бандитских обстрелах им больше всего попадало.

Опасение и на этот раз оказалось не лишним.

На пути состава лежало дерево, поваленное поперек рельсов.

Паровоз дал тревожный гудок, затормозил. На тендере заклацали затворы винтовок. Состав остановился на некотором расстоянии от поваленного дерева.

В этот момент из лесной засады грянул залп по теплушкам и паровозу, а в первую очередь — по охране.

Лес огласился истошными криками пассажиров. Женщины, дети, мужчины бросались с платформ и крыш под откос полотна. Туда же летели мешки, корзины, узлы...

Паника охватила эшелон. Спасались в ближайших кустах в противоположной стороне от засады. Как можно дальше убегали в лесную чащу.

Быстрее всех бежала, подгоняемая паническим ужасом, Анютка. Мать столкнула ее с площадки и приказала бежать. Страх девочки настолько велик, что она ничего не видела под своими ногами.

Опомнилась и остановилась, только когда выбилась из сил, и решила оглянуться назад.

А оглянувшись, никого не увидела — слишком далеко вырвалась вперед.

Стало еще страшнее.

— Мама!— крикнула Анютка во весь голос.

Лес ответил тонким эхом.

— Мама!— еще громче крикнула девочка, беспомощно оглядываясь.

...Маму с раненой ногой соседи по площадке удержали, когда она порывалась соскочить на ходу состава…

Задним ходом эшелон быстро уходил от места бандитской засады.

— Пустите меня!— билась на платформе в чьих-то руках обезумевшая мать. Она плакала, вырывалась, но две женщины держали ее. Третья перевязывала какими-то лоскутьями ее раненую ногу.

— Лежи, голубка, лежи...

— Пустите! Там мой ребенок остался!

— Куда же ты на ходу поезда!

— Да еще с такой ногой!

Анютка заблудилась в лесу. Потеряв всякую ориентировку, она бежала уже просто куда глаза глядят.

И чем дальше, тем непроходимее и темнее становилась густая чаща. Впереди вроде болото... Попробовала податься вперед, да вода среди высокой травы все глубже и глубже. Повернула обратно и чуть выкарабкалась на мшистую кочку. А куда и как с нее пробираться — вовсе неизвестно. Кругом вода, осока, кусты... Обратный след окончательно потерян.

И Анютка закричала. Закричала от страха и отчаяния... Далеко-далеко по лесу покатился тонкий, дрожащий от слез голосок перепуганного ребенка, никогда, видимо, не знавшего и не видевшего в своей жизни леса.

А лес отвечал слабым, тонким эхом, безнадежно тонувшим в темной чаще.

Среди густых кустов мелькнула серая тень. Чутье безошибочно вело какого-то зверя на крик. Все ближе и ближе шевелятся лесные кусты. Крик внезапно осекся. Анютка замерла на большой болотной кочке. В нескольких шагах от нее остановилось что-то страшное, с красной оскаленной пастью.

Принюхавшись, зверь подбирался к болотной кочке. И только когда он совсем приблизился к Анютке, можно было узнать большую собаку.

Из простого собачьего любопытства она прибежала откуда-то на крик и теперь рассматривала в упор безобидную девочку. Даже понюхала ее. Лизнула руку.

Анютка была ни жива ни мертва. Но когда собака лизнула руку и миролюбиво начала помахивать хвостом, девочка осмелела. Она потрогала пальчиками между ушей собаки. Та ничего не имела против и, видимо, удовлетворившись увиденным, отряхнулась и повернула обратно. Не спешила, семенила мелкой рысцой среди кустов, по узкой тропинке в густом ельнике, между деревьями большого соснового бора, через лесную поляну...

...Очутилась, наконец, на глухой заросшей дороге...

В конце дороги маячил одинокий лесной хутор.

Собака пошла шажком, приближаясь к родному месту, присела у плота, отделявшего двор от леса. Оглянулась. За ней спешила что было силы Анютка... Собака по привычке тявкнула, но опомнилась, открыла пасть и пошла во двор. Анютка последовала за ней.

Хутор стоял среди леса, окруженный зеленой стеной елей. Девочка остановилась посреди двора, стала оглядываться. Из-под навеса к ней вышел Прокоп — маленький, щуплый мужичонка, отряхивая с подола сорочки свежие стружки. Смотрел с любопытством на девочку. Та — на него. Молча изучали друг друга.

— Ты адкуль такая?— спросил наконец хозяин.

Вместо ответа Анютка разрыдалась, прижавшись к рукам Прокопа.

...Девочка уже за столом в хате хозяина. Жадно ест хлеб, запивая молоком.

Против нее сидят хозяин с хозяйкой. У хозяйки на руках годовалый малыш. Они внимательно и сочувственно слушают Анютку.

— ...я испугалась, соскочила и побежала-побежала в лес... Дяди и тетеньки тоже бежали, я думала — и мама бежит за мной, а мама осталась там...

Анютка снова всхлипнула, судорожно глотнув.

— Не плачь, дочка...— успокаивает хозяин.— Мамка твоя найдется, и все будет хорошо.

— Дяденька, отведите меня к поезду, где мама…

— Милая моя, поезда там давно уже нет.

— А где же он?

— Уехал, когда стрелять в него начали.

— Куда?

— Кто ж его знает. Может, назад, а может, и вперед прорвался... Теперь он далеко уже.

— А как же я маму найду?

— Поищем, может, и найдем. А пока побудешь у нас. С мальцом вот позабавишься... Будешь помогать тете.