Федор Абрамов - Дом

На медпункте, как всегда, в утренний час очередь. Жуть как пекутся о своем здоровье нынешние пенсионерки! Не ветошь, конечно, не двадцатирублевки – тем дай бог концы с концами свести. Нет, за здоровьем следят молодки. В пятьдесят лет нынче выходят бабы на пенсию в ихнем районе. В пятьдесят! Иные просто кровь с молоком, хоть замуж выдавай. Да и был в прошлом году в Водянах такой случай. Привезла девка из города жениха своей маме показать. Встретились, угостились, ночь переспали, а наутро жених ультиматум: на матери согласен жениться, а дочерь с глаз долой – смотреть не хочу!

Михаил, как рабочий, сидел недолго – до выхода первой старухи.

– Какова ноне? С настроеньем, нет?

Симу-фельдшерицу в деревне побаивались все: хамло баба! До рук дело, пожалуй, не доходило, а запустить матом в больного, а тем более в пенсионеров, которых она терпеть не могла, – запросто.

– А вроде нету большого-то настроенья.

– С чего у ей настроенье-то будет? Полон хлев коз, а сено еще не ставлено. Поминала в прошлый раз.

С Михаилом Сима тоже не церемонилась. Начала с больной руки бинт сдирать – как мясник с быка кожу. Не глядя.

– Потише маленько…

– Чего потише-то? Сколько еще будешь в куколку играть? – А потом увидела разбинтованную руку и глаза на взвод: – Ты чего это? Вредительством занимаешься?

– Каким вредительством? Рехнулась!

– Не вижу разве? Ты опять робил!

Михаил не то чтобы для оправданья – просто так, по-человечески хотел объяснить: нет, мол, на свете страшнее муки, чем не работать, это сплошной ужас, а не жизнь, когда целый день ничего не делаешь, ну и начал он в последние дни больную руку на работу настраивать. А как же иначе? Надо же как-то вводить себя в прежние берега. Но Сима – глаза мутные, с красниной, в углах губ белая накипь – уже завелась не на шутку:

– Ты думаешь, у нас тут шатай-валяй, шарашкина контора? А у нас тоже план и показатели…

– А ты в нужник каждый день ходишь?

– Чего?

– Я говорю, в нужник ты каждый день ходишь? А еще спрашиваешь, почему человек без работы жить не может… Доктор называется.

– Ну вот что, Пряслин! Я на тебя докладную куда надоть напишу. Ты мне ответишь, как оскорблять при исполнении служебных обязанностей! И биллютень как знаешь… Поезжай в район, раз не желаешь лечиться. А я тебе не частная лавочка, у государства на службе…

Михаил все-таки сумел заткнуть пасть Симе:

– Ты мужику своему много даешь сидеть без дела?

– Чего? Како тебе дело до моего мужика?

– Ванька, говорю, много сидит у тебя без дела? Не калишь ты его с утра до вечера?

И вот Сима мало-помалу стала принимать человеческий вид. Понравилось, что сказал насчет Ваньки. Хотя на самом-то деле всем известно, как Ванька ее утюжит. Оттого, может, и на больных кидается.

– А моя холера, думаешь, не из того же теста, что ты? – Михаил и себя не пощадил. – Все вы одинаковы стервы. Как начнет-начнет калить – рад к черту на рога броситься, а не то что про больную руку помнить.

– Ври-ко давай, – сказала Сима, но больше уже насчет вредительства не разорялась.

Корову в поскотину проводил, на разводе побывал, с Сусой-балалайкой заново расплевался, с Симой-фельдшерицей, можно сказать, тоже бабки подбил не в свою пользу, потому что хитрая же бестия – сообразит, как над ней издевались…

Еще чего? Чай утренний? Был! С женой прения утренние? Были. Из-за Ларисы копоть подняли. Отец, видите ли, ребенка тиранит, воду от колодца заставляет таскать, чтобы хоть слегка картошку под окошками побрызгать, а ребенок только по ночам в клубе ногами молотить может…

Да, все переделано, план по ругани за день выполнен, а время еще подходило только к одиннадцати…

Михаил недобрыми глазами поглядел из-под навеса с высокого крыльца медпункта на сельпо – пожар от солнца в окошках – и начал спускаться в дневное пекло.

Чья-то собачонка, вроде Фили-петуха, попалась под ногу у нижней ступеньки крыльца – все живое теперь лезет в тень – пнул. Не загораживай дорогу, сволочь! Развелось вас теперь – проходу нет. Собачник из деревни сделали.

Не хотел он сегодня с «бомбой» разбираться, Раиса и так всю плешь проела, но надо же как-то себя в норму привести! Разве он думал, что с утра с лайкой-балалайкой схватится да этого хряка Таборского за хрип возьмет? А потом, как не заглянуть в это время в сельпо? Клуб. Вся пекашинская пенсионерия в сборе. Все – худо-бедно – развлечение.

Спокойным, размеренным шагом, старательно, прямо-таки напоказ держа больную руку в повязке – Сима наверняка из своего окошка за ним зырит, Михаил поднялся на крыльцо, открыл дверь и – что такое? Где люди?

Светлых алюминиевых ведерок да разноцветной пластмассовой посуды полно, весь пол по левую сторону от печки до печки заставлен, а людей – одна Зина-продавщица в белом халате за прилавком.

– Что это у тебя ноне за новый сервис?

Зина – невелика грамота, пять классов – не поняла, да, признаться, он и сам до поездки в Москву не очень в ладах был с этим словом.

– На новое обслуживание, говорю, перешла? – Михаил кивнул на посуду. Без клиентов?

– Не, – замахала руками Зина. – Какое, к черту, обслуживание. Это все улетели – посудный день сегодня.

– Посудный, – повторил Михаил и больше ни о чем не спрашивал. Разворот на сто восемьдесят – и дай бог ноги.

Посудный день, то есть прием посуды из-под вина, бывает раза два в году, и тут уж не зевай – пошевеливайся: в любую минуту могут отбой дать. Не хотят продавцы возиться с посудой. Хлопотно, заделисто, а для выполнения плана – гроши.

Деревня взбурлила на глазах. Бабы, старухи, отпускники, студенты, школьники – все впряглись в работу. Кто пер, тащил, обливаясь потом, кузов или короб литого стекла на себе, кто приспособил водовозную тележку, детскую коляску, мотоцикл. А Венька Иняхин да Пашка Клопов на это дело кинули свою технику – колесный трактор «Беларусь» с прицепом. Чтобы не возиться, не валандаться долго, а все разом вывезти.

А как же они с работой-то? С пожни удрали, что ли? – подумал Михаил. Ведь каких-нибудь часа два назад он своими глазами их на разводе видел.

Но ломать голову не приходилось. Надо было о собственной посуде позаботиться, а кроме того, еще Петру Житову сказать. Где он со своей «инвалидкой»? Кому и потеть сейчас как не ему? У кого еще в Пекашине посуды столько?

"Инвалидка" Петра Житова сидела, зарывшись по самые оси, в песках напротив клуба. И было одно из двух: либо Петр Житов заснул за рулем (случается это с ним, когда переберет), либо моторишко забарахлил: частенько и зимой и летом житовский «кадиллак» возят на буксире трактора, автомашины, а больше всего выручает Пегаха, коняга, на котором Филя-петух возит хлеб с пекарни в сельпо. Тот всегда под рукой, всегда в телеге стоит или у пекарни, или у магазина.