Южный Урал, №4

— Потерял где-то...

— Как потерял? Что за глупости?

Алеша помнил, что при встрече он сунул перчатки в шапку. Куда они из шапки делись — неизвестно. Когда выходили из кино, Алеша хватился перчаток, пошарил по карманам, не нашел и сунул правую руку под локоть Клаве, а левую — в карман пальто. Дорогой было неплохо, даже приятно от близости Клавиной руки, но все-таки кончики пальцев прихватило морозом.

— Вот Маша-растеряша! И ты все время шел с голыми руками? Бедный! Что теперь делать?

Она ухватила его за руку и принялась рассматривать пальцы. Кончики их неестественно побелели. Схватив комок снега, Клава начала энергично оттирать отмороженное место.

— Ну, как, стало больно? Токает? — спросила она, запыхавшись от усилий.

— Затокало. Как будто бы отошли...

— Сейчас же к нам! Сейчас же к нам! — строго повторила она, ухватила Алешу за рукав и потащила в дом.

— Ну, зачем же, Клава? К чему это? — говорил Алеша, двигаясь за нею не особенно охотно, но в то же время и не упираясь:

Клава ввела его в комнату отдыха, усадила на диван, а сама; на ходу распахивая шубку, помчалась куда-то отыскивать спирт и вазелин.

Алеша осмотрелся. Комната отдыха Дома специалистов была обставлена мягкой мебелью, по углам пышно раскинули свой огромные листья какие-то неизвестные цветы. Виднелось пианино, рядом с ним на небольшом столике— радиоприемник. В рабочем общежитии ребята любили играть в домино, а здесь эту игру, видимо, не уважали — играли в шахматы. Других особых различий в красных уголках Алеша не нашел. Он вспомнил сетку у крыльца и подумал: «Комендант у них, наверное, поворотливее нашего...»

Людей в комнате было немного. Кто-то возился в углу с радиоприемником. За столом две девушки читали газеты, у окна на маленьком столике двое играли в шахматы. Одного из играющих Алеша знал — механик литейной Солончаков.

Встретившись глазами с Алешей, Солончаков приветливо кивнул головой и опять погрузился в размышления. Приветливость Солончакова ободрила Алешу, он почувствовал себя свободнее в этом незнакомом месте и поудобнее устроился на диване.

— Сейчас мы тебя вылечим! — заявила Клава, появляясь с флаконом одеколона и банкой вазелина.

Алеша терпеливо перенес все манипуляции и ничем не выдал той огненной пронизывающей боли, которой налились его пальцы. Его больше всего заботила мысль: сможет ли он завтра выйти на смену, как он будет работать?

— Да ты что, Алеша, деревянный, что ли? — удивилась Клава. — Ведь здорово больно, как ты терпишь! Помню, со мной такой случай был... Хочешь, я расскажу тебе, как я пальцы отморозила?

— Домой бы надо...

— И не выдумывай! Я тебя не отпущу, пока ты не согреешься как следует...

Чтобы отвлечь Алешу от боли, она тотчас приступила к рассказу.

— Это был самый первый день моей самостоятельной жизни, такой день, что я, наверное, умирать буду, а этого дня не забуду. Вот когда я поняла, что значит быть комсомольцем! Это значит, прежде всего, отвечать за коллектив, где бы и с кем бы ты ни была...

За девяносто километров отсюда лежит большое и тихое село Виргильды. Клавин отец работал там сельским учителем. Это сейчас в селе открыта полная средняя школа, а в то время, кроме семилетки, не было ничего. Кончила Клава семилетку и встал вопрос: куда поехать учиться? Отец настаивал, чтобы Клава поехала в город, в педагогическое училище.

— Воспитание детей — самое что ни на есть женское дело! — говорил он.

— Женское, для женщин, женщине! — возражала Клава. — Почему ты нас так выделяешь? Как будто мы какая-то особая порода! Это обидно!

— А куда бы ты хотела поехать?

— Есть в городе горный техникум. Чем плох? Поиски, разведка...

— Женщине бродить по горам — просто не к лицу.

— Опять женщине! Ну, хорошо, есть там автомеханический техникум. Конструкторы, технологи...

— На производство? Никогда ее видеть солнышка, зелени, не дышать чистым воздухом?

— Зато — индустрия!

— Индустрия! Эх, Клава!

Отец скептически качал головой — уж очень ему не хотелось, чтобы дочь шла по другому жизненному пути, чем тот, которым прошел он. Не желая расстраивать отца, Клава обещала поступить в педагогическое училище.

Осень была хмурая, слякотная, а накануне дня отъезда на мокрую землю намело много снега. Ночью все крепче подморозило. Подъехала машина из МТС, Клаву, как дочь уважаемого в селе учителя, посадили в кабину. В кузове уже сидело пять девушек-колхозниц, они ехали в город на курсы комбайнеров.

К стеклу прильнули взволнованные лица отца и матери. Они смотрели то на Клаву, то на шофера — молодого паренька Сережу, — устраивавшего ее в кабине и в порыве усердия закладывавшего ей за спину собственную телогрейку.

— Растрясет тебя еще дорогой, отвечай потом перед отцом. Ох, строгий он ко мне был, когда у я него учился!

Он помолчал и добавил:

— Учил, учил, а я все-таки обхитрил его: так дураком и остался!

— Что ты говоришь, Сережка? Дураком?

— Ох, и дураком! Ни в сказке сказать, ни пером описать! — бубнил Сережа, включая скорость и трогая машину с места.

Клава не стала расспрашивать, почему у Сережи создалось такое мнение о себе. Было немножко тоскливо: надолго уезжала в город, покидала родные сердцу места. Еще неизвестно, как встретит город.

Сережа вел машину стремглав, с налету проскакивал овражки, набитые снегом. Буксовали редко. Если случалось такое, девчата слезали со своих сундучков, выпрыгивали из кузова и дружно, с визгом выталкивали грузовик из сугроба. Сережа выставлял ногу из кабины, высовывался сам, рулил одной рукой и покрикивал:

— Жми, девичья команда! Привыкайте машину на себе таскать — комбайнерами будете!

Клаве он не разрешал выходить из кабины. Девчата не обижались на такую привилегию: дочь учителя, из себя цыпленок, что с нее взять?

До города оставалось еще километров двадцать. Пошла горная местность, леса, снег стал еще глубже. Сережа снял вторые скаты с заднего моста:

— Теперь проедем хоть куда! Колеса снег до земли прорежут, сцепление будет первый сорт!

Ехали, правда, хорошо. Вихрем проскочили по целине мимо какой-то груженой машины, засевшей в снегу. С воза замахал руками человек, но его никто не заметил.

Через два километра догнали еще одного человека. В мохнатой полудошке, длинных белых бурках он, шатаясь, брел по снегу. Услышав за собой рокот машины, он остановился, поднял руки и так простоял, пока грузовик не уперся ему в грудь радиатором.

Сергей сквозь зубы выругался и приоткрыл ;дверь кабины:

— В чем дело? Подвезти, что ли? Садись к девкам, доедешь!

— Братишка, спаси!.. — по-бабьи заголосил человек в дошке.

Несмотря на мороз, пот градом лил с его пухлого, розового лица.

— Тюрьма, тюрьма мне, братишка! Спаси, не бросай!