Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

— Раз дяде Симону теперь лучше, заходи ко мне хоть изредка. Никого у меня не осталось, кроме сестры да тебя…

«Она для Тхавадзе приглашает меня? Спросила ли она, как мой муж и ребенок? При Мери спросила…»

— Если останусь — зайду.

— Всегда ты так — времени в обрез. Разве ты можешь без сына?

«Она ничего не знает. Джумбер не говорил ей. Но ведь она проводила меня в ту ночь на вокзал…»

— Я выйду с тобой, Нуца.

— Если хочешь…

Мака переоделась и вместе с подругой спустилась вниз.

Нуца распрощалась со всеми у лестницы, не позволила проводить себя даже до калитки.

На улице, по ту сторону нагретой асфальтовой дороги, по берегу оврага переваливались с боку на бок белые гуси.

— Джумбера не видела? — неожиданно спросила Мака и в упор посмотрела на Нуцу.

— Как же, видела! Даже сегодня.

— И что?

— А то, что правду мне сказал: не умеете вы, говорит, дружить; твоя подружка вон уже второй день как приехала, а тебе даже не дала знать.

— Сам-то откуда узнал?

— Я думаю, от твоего брата, Бичи же у него работает.

— Да, да, — поспешно согласилась Мака. — «Ей ничего не известно».

— Хороший он все-таки парень. Я ему прямо сказала: не знаю, говорю, что делать, перед Макой не стыдно — своя, но к больному человеку не пойдешь с пустыми руками, а на мою зарплату… Даже представить себе не можешь, Мака… У меня племянники… ты, наверное, слышала, мой зять попал в аварию, инвалид теперь, а сестра с четырьмя малышами на руках, где уж ей работать! Я знаю, ты поймешь, но перед твоими стариками неловко… Раньше, в школе еще, сколько раз мы их беспокоили, с утра до ночи на вашем дворе… Ах, какое было время! А я никогда им ничего не дарила. Правда неловко, честное слово!.. А Джумберу только скажи — накупил мне всего, дай ему бог побольше. Это, говорит, я тебе в долг даю, — пошутил. Знаю, что не возьмет, но с зарплаты все-таки должна отдать. Не родня он мне, никто, зачем мне обязанной быть?!

— Он на машине тебя подвез?

— Представь себе — ни за что!.. Я тоже хороша, набралась наглости и говорю: куда мне теперь все это тащить, раз уж нагрузил — подвези!

— И он не подвез?

— Нет. Что, говорит, люди скажут? Опять за Макой Лежава бегает!..

— А из-за чего же он стрелялся?

— Я тоже ему сказала: из-за чего же ты тогда стрелялся? А он: «Не только Мака была причиной». Что же ты мне, говорю, тогда туману напустил? «Я, говорит, всю жизнь люблю ее, и хотел увидеть, думал, поможет мне это…» И спрашивает: «Зачем ты сообщила в ту ночь, что проводила ее на вокзал?» Я удивилась: сам же просил. А он: лучше б ты обманула меня, обманула бы, что она здесь и ждет, пока я оправлюсь, я бы хоть надеялся. Не знаешь, говорит, ты, что значит для умирающего надежда. А после твоих слов в ту ночь, не помню даже как, сорвался я и убежал из больницы. Ничего не помню, помню только, что свалился где-то в лесу, под деревом, и умереть хотел… Я как напустилась на него: у женщины, говорю, муж есть и ребенок, а ты что? А он: муж, говорит, и у тебя был. Что же, по-твоему, мой муж и ее муж — одно и то же?

— Хорошо, Нуца, хорошо, милая, хватит!

Мака прислонилась к акации, закрыла глаза и с минуту не слышала ничего, кроме покрякивания гусей в овраге.

Когда подъехал расшатанный дребезжащий автобус, она от всей души поцеловала Нуцу. И когда машина скрылась из виду, еще не скоро поплелась домой, окончательно убежденная, что стала ничтожеством.

Незадолго до рассвета запели птицы. Наверное, это жаворонок с упругим звуком крыльев взлетал все выше и выше, и его голос мешался со щебетом, гомоном и свистом. Серая длиннохвостая птичка села на ветку черешни перед окном и залилась, защелкала напряженно, в полный голос вызывая солнце. Она перепрыгивала с ветки на ветку, взмахивала крыльями, перышки на ее шейке становились дыбом, она улетала, снова возвращалась и щелкала, напряженно и страстно.

«Всю эту ночь Тхавадзе не спал, — думала Мака, ощущая на лице движение утреннего воздуха. — Всю ночь искал меня и много раз проезжал мимо нашего дома. Если б я вышла на дорогу, мне почти не пришлось бы ждать. Он надеялся, что я провожу Нуцу до городка и там «случайно» встречусь с ним. Он сумел убедить Нуцу, что любит меня… любит, и только… Нуца не поверила бы ему, если б не надеялась на меня. «Я горжусь тобой», — сказала она мне однажды. Она через меня, вернее, мною мстит мужчинам: одному, с которым ей не удалось ужиться, и другому, который, как ей казалось, любил ее, но бросил. Все, кто только знает меня, обмануты мною и облиты грязью с головы до ног… С головы до ног…»

Не прошло и получаса после ухода Бичико на работу, как прибежала заплаканная Мери и бросилась на кровать рядом с золовкой. Мака приласкала ее, словно ребенка.

— Что случилось, Мери? Успокойся. Тебе нельзя нервничать.

— Ты спасла меня, Мака, ты одна! Иначе мне не было б жизни…

— Об этом давно пора забыть.

— Ох, Мака, Мака! Если б ты знала…

— Что случилось? Объясни!

— Вчера ночью… — слезы мешали Мери говорить. — Вчера, после кино, за соседской девчонкой, той, что живет пониже нас, в переулке… она еще косит немного…

— Ее зовут Цабуния.

— Да, да, за Цабунией после кино увязался какой-то парень…

— И что?

— Все ребята и девушки вернулись по домам, а ее все не было, и мать пошла искать.

— Ну…

— Вышла на дорогу и напоролась на них. Целовал он ее.

— Кто?

— Не знаю… тот, что шел с нею нз кино. Ты не слышала ночью шума и криков?

— Кажется, что-то было. Но при чем здесь ты?

— А утром сегодня мама говорит: развратился мир, оподлился, нынешнюю женщину на порог нельзя пускать, а девок, что родятся, хоть прямо в люльке убивай.

— Ладно, Мери, будет… — остановила ее Мака. — Ну и пусть говорит!

— Отца не было дома, когда мама вернулась от соседей, он в винограднике работал. Я убежала. Знала, что мама не только Цабунию имела в виду. Побежала к нему в виноградник, думаю, помогу заодно. Рассказала: так, мол, и так, такая вышла история с соседской девчонкой. Думала, он посмеется, пошутит…

— А он что? — Мака отвела взгляд и посмотрела в окно.

— А он как вспыхнул, покраснел весь, задрожал. Ах, она сукина дочь, кричит, убить ее мало, стерву такую! Всю улицу опозорила…

— Ладно, Мери, успокойся… хватит.

— Нет, Мака, нет! Не простили бы мне! Ни за что не простили бы! Только любовь к тебе, только она заставила их уступить. Твоя чистота спасла меня… Я всегда знала, всегда, а сейчас втройне, какой грех я совершила! Я недостойна смотреть тебе в глаза, Мака…

— Замолчи, Мери! — крикнула Мака.

Мери притихла, но не перестала плакать, и плечи у нее тряслись.

«Да, если б не я, ее не впустили бы в дом. — Мака встала и, глядя на распростертую на постели невестку, подумала: — И правильно сделали бы!»