Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Стемнело. Бичико не появлялся.

Мака весь день вела себя так, словно ей безразлично, что делается теперь в доме, но вечером не выдержала и спросила у Мери, по-прежнему ли часто опаздывает Бичико с работы.

— Когда опаздывает, то забегает предупредить, — ответила Мери.

«Она не хочет жаловаться на мужа. Мама тоже не станет», — и Мака обратилась к отцу:

— Ну, как твой наследник, отец? Привык к дому?

Симон махнул рукой.

— Вроде да, но… временно это все. Видишь, сегодня совсем носа не кажет.

«Сегодня он опять нужен Тхавадзе», — подумала Мака.

Она решила запереться в комнате и ночью никого не впускать к себе. Она словно видела Тхавадзе — настолько явственно чувствовала, что сегодня он не остановится ни перед чем. Вчера он дал ей понять, что об их встречах ни одна живая душа не знает, даже Нуца…

Мери весь день крутилась около Маки и на ночь не собиралась уходить:

— Посижу подле тебя, пока ты не уснешь.

— Нет, Мери, мне лучше одной… Нездорова я. От отца с матерью скрываю, а нездорова, сердце то из груди выскакивает, то еле бьется. Извело совсем, не хочу…

— Да, Мака, ты не та, что раньше. Я не говорила тебе, но Нуца права — переменилась ты очень.

— Нуца права, — согласилась Мака. — Нуца права… А ты, Мери, помоги мне сегодня: не впускай сюда никого. Скажи, что меня нет или что я заболела. Хотела я Гочу привезти хоть на день… Принеси мне какую-нибудь книжку, Мери, и ступай к отцу. Отец, мне кажется, полюбил тебя, а кого любят, тем, наверное, простят… И, пожалуйста, не впускай никого…

— Я лягу у двери.

Мака улыбнулась грустной улыбкой, какою только и улыбалась она в последнее время.

— Я же не умираю, Мери… Просто хочу побыть одна. Как ты думаешь, Бичи не приведет друзей?

— Не знаю, при мне он только раз приходил с друзьями, с ним был заведующий винохранилищем, некий Уклеба, хромой, пел очень хорошо, и какой-то его тбилисский знакомый, по фамилии Долидзе; Бичи сказал, что они вместе жили в Тбилиси. А что сегодня будет, не знаю…

«Меня мучило даже то, что я не могла писать, как Гено, ты же никогда не будешь знать, чем жив твой муж, но все-таки сохранишь ему верность, — подумала Мака. — Так лучше… Сейчас я совсем его покинула, и, о, хоть бы он променял меня на первую встречную!..»

Было время позднего ужина, и полная луна только-только выкатилась на небо, когда с улицы, медленно приближаясь, донеслось такое стройное и красивое пение, что в первое мгновение Маку бросило в жар. Ни один дом не отказал бы в гостеприимстве столь сладкоголосым гостям, но песня, минуя все, приближалась к их калитке. Судя по голосам, там были не только Тхавадзе, Бичико и Уклеба, да и песня не походила на разученную в застолье.

Певцы остановились посреди двора, под старой грушей.

«Тхавадзе напоминает — если я и теперь не выйду, он придет и выведет меня в чем есть, в ночной рубашке! Сон… сон… Когда же конец? Видно, так и должно случиться…» Мака накрыла голову подушкой, прижала ее руками, но пение все-таки слышалось, тише и от этого еще сладостнее, чем прежде. «Вот почему плохо жить в деревянном доме… Открывают шампанское. Он хочет, чтоб я и тосты слышала».

В комнату тихонько прошмыгнула Мери.

— Не включай света!

— Мака, ты прямо ясновидящая!

«Она говорит, как Марго, — с удивлением заметила Мака. — Ну и пусть. Мне что за дело…»

— Откуда ты знала, что они придут?

— Я не знала.

— С ними артисты музкомедии, знакомые Бичи.

— Если спросят, где я, скажи, что пошла к дяде Антону.

— Как ты думаешь, они скоро уйдут, или что-нибудь приготовить?

— Нет, Мери, им от тебя ничего не надо.

— Пьяные?..

— Да, наверное.

Мери вышла и снаружи заперла дверь.

«Как чудесно поют… Я словно забыла все, и опять та же Мери, что была когда-то… Как хорошо поют!.. Как хорошо!..»

— О, господи! — крикнула она и вскочила с постели. «Он был здесь, со мной, и я обнимала его… Кажется, я даже жалею, что и сейчас его нет. Если это так, — я погибла!»

Она подошла к распахнутому окну и подставила лицо и грудь сырому утреннему ветру. Потом, немного успокоившись, опять легла в постель. Единственное, о чем она могла думать, это был сын Гоча. «Почему я не привезла его? Он должен быть со мной в эти дни». Путанно и несвязно она вспоминала мужа. То ей казалось, что после ее отъезда Гено изменяет ей, и она чувствовала глухую боль. Разве я имею на это право? — спрашивала она себя, но боль не проходила. То, напротив, ей казалось, что прямо с работы Гено спешит домой, ласкает скучающего без нее Гочу и утешает его: мама скоро придет. А иногда она думала, что Гено узнал о ее измене и не хочет, чтобы она возвращалась. Он не сердится на сына, когда ребенок спрашивает о матери, но старается отвлечь его. «Он совсем не интересуется, как я, где, что со мной… Я, уезжая, не сказала толком, отцу ли пора вторую операцию делать, навестить ли родных еду, или просто захотелось прокатиться. В последние дни ему открылось что-то, что раньше и в голову не могло прийти… Если можно простить, пусть твоя совесть простит… Он надеялся на меня, и, наверное, это меня и погубило… Искать опоры в Мери! Никогда не думала, что я настолько беспомощна…»

Весь день она опять ждала чего-то, настолько уставшая, измотанная затянувшимся этим ожиданием, что теперь торопила то, чему все равно суждено было сбыться. С утра до полудня она не показывалась из дому, потом вышла и села в тени под грушей. Мери все время старалась находиться где-нибудь поблизости. Она даже вызвалась сходить за доктором, но Мака опять заслонилась он нее грустной улыбкой.

Симон плохо себя чувствовал с утра. Мака забыла спросить, что с ним. Единственное, о чем она все время помнила, это: не пора ли вернуться Бичико.

— Не пора ли вернуться Бичи? — спросила она невестку.

— Пока нет, Мака. Сегодня, я думаю, он не задержится… Как хорошо пели вчера ночью!

— Ох…

— Тебе не понравилось?

— Не забудь, что скоро придет Бичи.

— Нет, не беспокойся, я помню.

— Гочу привозите сюда почаще. У нас там двор маленький, здесь хоть побегает вволю…

— Твоего Гочу?

— И прошу тебя, Мери, будь с ним поласковей.

— Конечно, но…

— Я это к тому, что теперь со временем у меня будет хуже… Мама все еще ходит на чай?

— Редко. Сегодня бригадир ее упросил: план, говорит, душит, пара рук дороже золота.

— Да… А раньше все хозяйство было на бабушке… Ты знаешь, ей однажды открылось небо.

— Померещилось, наверное. Она ведь стара была.

— Нет! — Мака с укором взглянула на Мери. — А может быть, и померещилось, уж очень ей хотелось. Ладно, иди… Смотри, не пропусти Бичи.

Мери молча отошла от золовки, и чем дальше отходила она, тем сильнее чувствовала страх и мучительную, почти невыносимую жалость. Она повернулась, незаметно смахивая слезы, поднялась в дом и до прихода Бичико, не отрываясь, смотрела в окно на Маку, и слезы на ее глазах не просыхали.