Виктор Голявкин - Большое собрание сочинений в одной книге

— Бери, бери меня за горло!

Я слегка оттолкнул его, а он нарочно упал, будто я толкнул его настолько сильно.

— Убивают! — заорал он. — Убивают!

— Что мне с вами делать! Нет, я не уйду. Отдавайте мои деньги — и никаких! Не пройдет ваша хитрость! Не уйду я отсюда без денег.

Он опять меня сразу понял. Я так просто не ушел бы. Рванул дверцу шкафа и заорал:

— Бери! Все бери! Пальто бери, штаны, грабитель! Бери все, забирай! — сорвал пальто с вешалки и кинул мне в руки. — На! Грабь! Грабитель!

Пальто показалось мне ничего себе, даже модное, хотя и потертое. Как раз у меня пальтишко старенькое, дрянное. Но стыдно брать у него пальто. Может, оно у него одно-единственное. Да и вообще, снял с человека пальто, получается…

Пальто я ему вернул. По-моему, он на это и рассчитывал.

— Ну, ладно, забирай божка! — Он всучил мне деревянную вещицу, статуэтку.

— Что это? — спросил я.

— Монгольский бог.

— Зачем он мне?

— Продашь.

Я вернул ему монгольского бога и сказал:

— Я у вас работал, верно? Трудился как ишак. Не спал ночами. А вы хотите отвязаться монгольским божком, безделушкой, совесть у вас есть?

— Божку цены нет, — отвечал он, — антиквариат.

— А совесть у вас есть? — спросил я опять.

Он не обратил внимания на мои слова. Тогда я подошел к нему, взял его за шиворот и потряс.

— Ты что, ты что… — забормотал он.

— Платите мне сейчас же! — заорал я.

Он кинулся к мешкам, которые я до сих пор не замечал. В таких мешках возили мы значки на демонстрацию. Он запустил в один из мешков руку и швырнул вверх под потолок новогодние значки, их я разглядел уже на полу: трафаретом елочка на синем лоскутке и голова Деда Мороза, тоже трафаретом, на бумаге, вырезанная и приклеенная. Кому нужно столько новогодних значков?

— Вот они! — заорал он. — В мешках! От них отказались детские сады, жакты, пионерские организации и ясли! Не беда! Я двигаюсь в район! Я сплавлю их в районе! — Он выхватил из мешка значки и бодро швырял их под потолок, рассчитывая произвести на меня впечатление.

Он стоял взъерошенный, готовый к новой операции, новому походу на периферию со своими новогодними значками. Он был уверен в успехе. Но кто его знает…

Валялись вокруг значки с головами Дедов Морозов. Он поднял один с полу, повертел его в руках.

— Эскиз супермена и Васин труд, — сказал он, швыряя значок в сторону.

— Святая троица уверенных, — сказал я.

— Поедем со мной, — сказал он.

— Я с вами не поеду. Хватит мне с вами кататься. Возьмите супермена. Почему же вы тогда со мной не рассчитались?

— А я тебя искал. По всему базару. Сбился с ног. Куда ты тогда делся?

— Сейчас я здесь.

— Но — увы! — Он развел руками.

— Значит, вы мне платить не собираетесь?

— Реализую — заплачу. — Он кивнул на мешки.

— Значит, вы меня тогда по базару искали?

— Искал.

— И не нашли.

— И не нашел.

Ну как с ним разговаривать? Не мог я с ним разговаривать! Я понял, он мне не заплатит никогда.

— Верните хотя бы Картошину, — вспомнил я.

— Картошин украл у меня пистолет! Однокашка-милашка-Пашка! Мое оружие! Вот ему!

Он показал энергично шиш.

— Я взял у вас пистолет, а не Картошин, — сказал я зло.

Он не поверил.

— Я взял у вас пистолет, но сейчас у меня его так же нет, как и у вас.

Он все равно не поверил.

Я захватил с дивана монгольского божка и вышел вон.

Спускаясь по лестнице, я прочел на подставке монгольского бога: «2 руб. 20 коп. Сказочный персонаж. Фабрика детских игрушек».

— Мой сын боксер! — поведал отец профессорше Фигуровской.

Я готовил уроки, он позвал меня и с размаху ударил по груди.

— Вы слышали, какой раздался звон? — спросил он, довольный.

— «…как много дум наводит он», — среагировала профессорша Фигуровская, закуривая.

Все сразу засмеялись, а мне захотелось, чтобы профессорша укатила к себе домой. Я не любил профессоршу Фигуровскую. Мне всегда казалось, она несет так много ахинеи, что уши вянут, и втравливает в это мать. Меня раздражала ее болтовня о пустяках, никчемностях. По моему мнению, она забивала мамину голову пустыми разговорами, а потом мама выдавала все это на-гора нам, некуда было от этого деться. Бредни Фигуровской преследовали меня и отца. Мне казалось, она давит нас клоунской шляпкой, широченным поясом на животе, очками в золотой оправе и, наконец, положением «профессорши», словно это она профессор, а не ее муж, умерший несколько лет назад. Но мама ее обожала. У них было нечто общее в своем женском, трудно объяснимое.

— Иди, иди, — сказал мне отец чрезвычайно ласково, — готовься, готовься.

Я ушел в нашу знаменитую спальню с нашими кроватями и принялся за алгебру. Учеба у меня сейчас шла хорошо, я не запускал. Понятное дело, без семилетки не сунуться никуда. Если семилетка дело обычное, то надо справиться с этим, а не отмахиваться. От простого к сложному. «Взявшись за ум», сидел я за алгеброй и слушал доносившийся разговор. Формулы и цифры путались, а разговор воспринимался.

— Зара Леандр! О! Зара Леандр! — повторяла профессорша.

— Да, Зара, Зара, Зара Леандр! — повторяла за ней мама.

— Лиа де Путти! О, Лиа де Путти! — восклицала мама.

— Лиа де, Лиа де, Лиа де! — талдычила Фигуров-ская.

— Дуглас Фербенкс! — произносила Фигуровская голосом грудным, хриплым, прокуренным. — Или, к примеру, Мозжухин…

Они понимали друг друга. Вот кто спелся!

У отца выдался свободный вечер, и он слушал эту трескотню, коротал время в компании профессорши. А может быть, для него это была своеобразная музыка после бесконечных экскурсий? Речь шла о неизвестных мне киноартистах, блиставших на экранах в прошедших, далеких для меня годах.

— Мне симпатичен Утесов в «Веселых ребятах», — робко сказал отец, но они налетели на него и смяли окончательно.

Утесов им не нравился. А мне нравился Утесов, но особенно артист Петр Алейников в кинокартине «Трактористы». Он песню пел: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался, ты пришла, меня нашла, а я растерялся…» Точь-в-точь про меня.

— Вы говорите: симпатичен, но Утесов ведь не девушка, — выдала Фигуровская.

— Я говорю: симпатичен, потому что он мне симпатичен, — ответил отец.

— А кто вам несимпатичен?

Я ждал, отец скажет: «Вы мне, милашка, несимпатичны». Но он сказал: «Откуда я знаю кто!» И Фигуровская сказала: «Ну вот видите!»

Мать вбежала в комнату, сорвала со стены открытку актрисы Веры Холодной, и до меня донеслось восторженное:

— Вот моя любовь! Вот моя любовь! Глаза чего стоят! Одни глаза чего стоят! Посмотрите на глаза внимательно, у кого еще в мире имеются подобные глаза? Изумительный взгляд, редкий взгляд, бесподобное выражение!

— Равно как у Джоконды, — сказал отец.