Наталья Суханова - Синяя тень [сборник рассказов : СИ]

— Тебе несчастья, как хлеб, — ругалась нотариус. — Чтобы уже ничего нельзя было исправить. Чтобы уже ничего делать не нужно было. Ты просто ленивая.

Ольга любила, когда та ее ругала. Какие-то минуты казалось ей, что и в самом деле ничего не кончено, все еще можно исправить, хотя бы увидеть Волота, след ног его поцеловать: за все — за его и свою погубленную жизнь. Но это так — минутами. Знала она лучше, чем молоденькая нотариус, что ничего в жизни исправить нельзя. «Это все из-за любови в речке высохла вода — раскатились серы камушки, расстались навсегда». Такое коротко бывает. А самодеятельность — что ж: как конфеты из сахарина. Вот дети росли. Старшенький — умный, все машины рисовал да книжки о науке читал. Младший — бутуз, следом так и переваливался, щеки ее ладошками гладил, смотрел с обожанием.

Да еще было однажды — не телесное, не любовное. Ходила она за мальчиком в садик — уже и не та совсем, что прежде: двухдетная, неухоженная, не одетая и не обутая толком, битая-перебитая жизнью, замотанная нищетой своей. Одни лишь эти минуты, пока шла с работы в детский садик, и не спешила — дождь или солнце, а все воздухом свежим веяло, на мир зеленый смотрелось. Не сразу она и заметила, что каждый раз на одном и том же месте, у заборчика, стоит мужчина. Не здешний, не такой уж и молодой, но худощавый, и лицо особенное. Стоит, курит, смотрит-смотрит на нее. Не заговаривает, нет. И она пройдет — глаза опустит. Смотрит. Совсем не так, как мужики на баб смотрят. Как на икону, что ли. И кажется ей, что, может, другого-то и не надо — только вот чтоб так смотрели. Волот и то так на нее не смотрел. Ну там другое — там молодость и счастье были. Что за мужчина? Она так никого и не спрашивала о нем. И он никого о ней не спросил — уж ей бы сказали. Один раз не было его на привычном месте, так она, дура, шла, и слезы у нее капали. А на другой день — опять здесь. Так, издали, встретит ее взглядом и не отведет глаз, пока она не скроется.

Потом исчез — уехал, знать. И все. А все же истинно было и навсегда с ней осталось. Как Волот.

От инвалида ушла Ольга, к сестре уехала. Замуж больше не выходила. Но мужиков не чуралась, и они не обходили ее вниманием. И выпить в компании любила.

Старший сын вырос серьезный, кандидатом наук стал. И женился на такой же ученой. Толь-ко жесткая и грубая она была, ее ученая невестка. А Ольга с ней — назло — ласкова до приторности. Иногда казалось ей: может, невестка и не понимает, что тем самым Ольга смеется над ней, над ее грубостью. Но очень даже невестка все это понимала, только плевать ей было на тонкую Ольгину подначку — она Ольгу за человека не считала.

Младший сын — безалаберный, как она, вырос: ни одной семьи не сладил, хотя женился четыре раза. И на работе долго не держался. Ни дома, ни дела, только дым колечками к потолку, и лицо, и жесты — все в Ольгу. Не то чтобы пил, но потолковать в компании любил. Да еще утеха жизни — мотоцикл.

Как-то приснилось Ольге: бредет она сквозь метель к дому. Вот уже и дом виден, и бабульки облепили окна. Но смотрят на нее без любви.

— Откройте! — стучит Ольга в дверь. А из-за двери:

— Нашлась гостея! Незваные гости глодают кости!

И Лукерья притоптывает, поет:

«Это они меня за соседскую бабушку принимают, за те чаи злятся», — думает Ольга. А бабка Паша:

— Сладкого захотелося? Сладко евши да горько отрыгнется!

Крутится, раскрывается во сне Ольга — душно в комнате, а не встать, не проснуться.

Метет-метет метель. И несет ее Волот. Прислонит к коленке и смотрит-смотрит. А бабульки уже облепили окна:

— Иде? Иде Басенька?

«Да вот же, вот же я!» — хочет крикнуть Ольга, но голоса нету.

— Иде, иде Вольга?

— Эка, старые, или уж и слепые стали, свою милую внучку не признаете? Вот же я, и Волот меня несет!

— И-и, хорош парень! — говорит бабка Луша и сладко улыбается. Но вроде и нет Волота рядом. Так и всегда-то было: он здесь или нет? И сердце болит. «Он хорош, а я, что ж, плоха?» — силится она крикнуть и кричит наконец. И слеза вдруг течет по щеке бабушки Луши. И оглядывается в тоске Ольга, и смотрит на нее из зеркала толстая, неповоротливая бабушка Луша, и вроде уже не бабушка Луша это, а она, бабулька Ольга. Где же Волот-то? Нес-нес, да не донес, на дороге бросил. «Мы уже дома, а ты в гостях», — кривляются в окошке бабульки. Не в гостях — на дороге. Нет Волота, да что-то же все же есть? Не вспомнить. Пусто вокруг.

И мокро пухлое лицо на жаркой подушке, но молоды слезы и молода тоска.

— Ве-нэ-pa! — кричит крупная женщина в крепдешиновом платье, плотно облегающем ее монументальный бюст и узкие бедра. — Ве-нэ-ра!

Девочка, носящая столь ответственное имя, занята в глубине двора оживленным вполголоса разговором с другою девочкой. Им лет по двенадцать, не больше. Обе нездешние. Венера, упитанная, с навязчиво-ласковыми глазами, отдыхает на курорте с родителями. Танечка — приезжает сюда каждое лето к бабушке. Длинноногая и узкоплечая, с томным большеглазым лицом, Танечка очень серьезна и постоянно, даже слушая собеседника, напевает срывающимся голоском классические арии — она учится в музыкальной школе и собирается стать великой артисткой.

— Ве-нэ-pa! Ве-нэ-ра!

Взяв термос, я иду в парк за минеральной водой. У выхода со двора меня догоняет Венера:

— Вы в парк? Я тоже иду в парк! Вы мне разрешите идти с вами?

В ее глазах, заглядывающих в мое лицо, не только почтение и вежливость, но почти влюбленность.

— А почему же? Конечно! Идем вместе!

— Вы разрешите, я понесу ваш термос?

— Хватит тебе и твоего!

— Нет, разрешите, я хочу вам помочь!

— Ну, зачем мне помогать?

— Нет, я хочу!

— Да мне не трудно!

— Нет, разрешите!

— Вот чудачка!

— Пожалуйста, я хочу!

В конце концов она сует в сетку к своему термосу еще и мой. Глаза ее сияют удовлетворением, и некоторое время она идет рядом молча, размахивая термосами.

— Знаете, — говорит она, подумав, — я влюблена в вашу маму, просто влюблена, честное слово!

— Уж так и влюблена? — посмеиваюсь я.

С размаху она останавливается, словно я нанесла ей оскорбление. Минуту она смотрит на меня с глубокой укоризной.

— Вы мне не верите?! Скажите, вы мне не верите?! — допытывается она.

— Я пошутила. Конечно, верю.

— Просто влюблена! — повторяет она пылко. — Надо мной уже даже смеются папа и мама: вот, говорят, идет твоя любовь! Вы мне верите? Она такая вежливая, такая благородная! — Венера опять останавливается посреди улицы, но на этот раз не смотрит на меня, а стоит, прижав термосы к груди и глядя в конец улицы, словно именно там видит образ моей матери. — Такая вежливая! Такая благородная! Идет по коридору, опустит голову и никуда не смотрит!