Наталья Суханова - Синяя тень [сборник рассказов : СИ]

Это действительно похоже на маму — я представляю, как идет она вечером с работы, пошаркиваяя мягкими туфлями, опустив усталую голову.

— А наша соседка, — говорит мне, доверительно понизив голос, Венера, — простите меня, во все кастрюли заглядывает! Даже папа за два дня, когда он здесь, заметил это! Во все кастрюли заглядывает! Это же неприлично, вы согласны со мной?

Ее лицо какие-то секунды выражает презрение, почти гнев, потом она как бы задумывается, пытливо взглядывает на меня несколько раз и наконец спрашивает:

— А вот как по-вашему, Танечка хорошая девочка?

— Мне кажется, хорошая…

Термосы не дают ей всплеснуть руками, поэтому она только поднимает их предостерегающим жестом.

— Ой, не позорьте себя! — вскрикивает она с ужасом. — Не говорите этого, я вас умоляю!

— Ну, почему же…

— Не позорьте себя! Вы ее не знаете! Я не хочу быть сплетницей, но вы ее не знаете!

— Может быть, но…

— Как вы думаете, как я учусь?

— Хорошо, наверное…

— Я совершенная отличница, клянусь! Вы можете себе представить? Вы, может быть, думаете, я в одной школе учусь? В двух! Вы верите? В обыкновенной и в музыкальной. Скажите, вам нравится, как Танечка поет? Ой, не говорите, не говорите, я боюсь, что вы скажете! Она воображает, что будет певица, но из нее певица не получится, я вам это говорю, потому что я люблю честность!

— И вы знаете, — говорит она, подумав, — я такая отличница, что меня даже на совещания директоров приглашают. Не говоря уже о музыкальной школе! Моя учительница по музыке говорит: «Если ты станешь большая…» То есть, что я говорю: «если ты станешь большая»! Ха-ха-ха! Не «если», а «когда»! Когда ты станешь большая, — говорит наша учительница, — ты будешь знаменитой пианисткой!

Жалко, что здесь нет пианино, я бы вам сыграла «Вальс цветов», и «Болеро», и «Этюд», вам бы очень понравилось! Ах, как я играю, если бы вы слышали! Вы не подумайте, что это нескромность, я просто вам говорю, чтобы вы знали, что я слово на море не бросаю!

Мы идем уже но парку. Девочка заглядывает мне в лицо, размахивает сеткой, на нас поглядывают с улыбкой.

— Не скажите кому-нибудь, что Танечка хорошая! — беспокоится Венера. — Она меня совсем испортила! Я не понимала, что такое муж, что такое жена — она мне рассказала! Я не понимала, что такое изменить — можете представить, она мне все рассказала! Я не понимала, что такое идиётка! Всему, всему она меня научила! Для меня мальчик как брат, а девочка как сестра! Может быть, вы думаете, что и для нее так же? Для нее мальчики — кавалеры, можете себе представить? Ты, говорит, влюблена в Костю, а я люблю Валеру! Все о мальчиках, все о мальчиках, это ужас! Раньше я, говорит, любила Костю, а теперь Валеру! Ну, не глупые это разговоры?! Она меня совсем испортила! Если пойдем в кино, она мне рассказывает такие вещи, что я даже пересказать не могу, потому что это неприлично говорить! Можете себе представить, в последний раз я порвала билеты, только чтобы она меня не портила! Я, говорю, лучше в кино не пойду, чем ты меня будешь портить! И порвала билеты!

…Когда Венера роняет термосы, я не удивляюсь — рано или поздно это должно было случиться. Она бросается на колени, вытаскивает из сетки термосы, трясет их — внутри моего позвякивает.

— Вы не можете себе представить, — горячо говорит она, — как я огорчена! Лучше бы я свой термос сломала!

— Ну, ничего…

— Нет, нет, не говорите так, я никогда себе этого не прощу!

— Ну, что уж там!

— Лучше бы я разбила у мамы сервис, вы верите мне?!

— Конечно.

— Лучше бы я сервант разбила, такое у меня чувство!

Минуты две она безутешна. Потом задумывается и спрашивает меня:

— Как по-вашему, Танечка честная девочка?

— Не знаю.

Венера качает головой:

— Она актерка, вот что я вам скажу! Я, говорит, так люблю бабушку и дедушку, что даже если бы они меня избивали и убили, я бы всё равно любила их! Вы слыхали когда-нибудь такое?

— Разве это плохо — так любить бабушку и дедушку?

— Что вы говорите! Это же одни слова, одни красивые слова — то, что она говорит! Вы понимаете? Это лживые олова, вот что я вам скажу! А я этого терпеть не могу, потому что я люблю честные слова я слово на море не бросаю! А она бросает слова на море! Вы понимаете теперь, что это за девочка?!

Когда мы подходим к щеточнику, она говорит озабоченно:

— Только вы этого, что я вам сказала, Танечке не рассказываете, хорошо? Я это рассказала только ради вас, чтобы вы не позорили себя, не сказали кому-нибудь, что Таня хорошая девочка.

Она хочет обязательно, чтобы первая пила я, и все время, пока я пью, смотрит на меня горячо-преданными глазами.

Это был какой-то восточный божок: непропорциональное большое надменное в своей покорности лицо, беспомощно приподнятые узкие плечи, напряженно сведенные на животе узловатые пальцы длинных рук.

В семье Софьи Борисовны Яблонской эта фигурка считалась чем-то вроде амулета. Когда-то ее привез из заграничного плавания дед и утверждал, что она спасла ему жизнь.

Редкие из гостей не обращали вникания на божка. Даже Андреева Анна Донатовна, искусствовед, много лет собиравшая коллекцию малой скульптуры востока, заинтересовалась коричневой фигуркой.

— Забавная вещица, — очень одобрительно сказала она, поглаживая выпуклые плечи божка. — Вы бы не хотели ее продать?

— Нет, нет, — твердо и даже обиженно отклонила предложение Софья Борисовна.

— Ну, нет, так нет, — сказала гостья, еще раз ласково проведя пальцами по глубоко вырезанный векам полуприкрытых глаз, по складкам одежды, спадающим с плеча. И занявшись деловым разговором с мужем Софьи Борисовны, больше на божка уже не смотрела.

Гостью оставили ужинать. За столом всех смешила дочь Яблонских, четырехлетняя Таня. Она декламировала стихи о каких-то мартышках:

Рассуждали о том, почему ребенок выбирает более трудное слово, когда легче сказать: «без передышки». Андреева гладила Таню и рассказывала о своем сыне, который с детства решил стать моряком.

Проводив гостью, Яблонская еще рае тщательно вытерла замшей полированную фигурку божка.

Через год началась война. Муж Яблонской погиб в первые дни. Софья Борисовна с Таней оставались в Ленинграде. Зимой ослабшая девочка заболела. Она лежала странно-тихая, странно-сосредоточенная. Все, что еще чего-нибудь стоило в голодном Ленинграде, было продано, выменяно. Тогда Софья Борисовна вспомнила про божка. Слышала она, что к Андреевой приезжал раза два сын, командир эсминца. Может быть, он привозил какие-нибудь продукты. Идти к Андреевой было немыслимо далеко, и все-таки Яблонская решилась.

В квартире Андреевой оказалось неожиданно многолюдно — у нее жила семья эвакуированных из-под Нарвы. У маленькой железной печурки сидели несколько укутанных женщин. У всех были темные исхудавшие лица. Сама Андреева тоже была темная и очень постаревшая. Софья Борисовна сидела обессиленная, не раздеваясь, уже ни на что не надеясь, жалея, что потратила столько сил, чтобы добраться сюда. Все-таки она предложила божка.